Выбрать главу

Традиции не просто закрепляют эти ошибки, но и очень агрес­сивно парализуют всякий поиск правильного ответа. (Прекрасным примером могут служить религиозные представления, объясняю­щие события вмешательством «духа», трансляционизм, «народные» средства лечения болезней et cetera.)

Следует обратить внимание на то, что понятие «традиция» не со­всем заслуженно сакрализовано и представлено как явление, ха­рактерное лишь для сообществ homo.

Это не так.

Ю. Трошихина в академическом труде «Филонтогенез функ­ции памяти» (1978) предложила точную и деликатную препаровку данного понятия: «В условиях стадной жизни на основе индивиду­ального подражания возникают традиции. Они описаны в литерату­ре, начиная с Дарвина и Брема. Мы также неоднократно наблюда­ли появление традиций в стадах низших обезьян. Например, когда одной обезьяне удается вылезти из вольера каким-либо сложным пу­тем, то и другие члены стада, подражая ее действиям в течение неде­ли или двух, оказываются на свободе. Традиции можно определить, как сложившееся групповое поведение, возникшее в результате под­ражания и превратившееся в силу частых повторений в постоянное для данной группы поведение».

Ad verbum, Ж. Фабр, анализируя групповое и индивидуальное поведе­ние Sphex flavipennis, Carabus auratus, Ammophila sabulosa тоже описывает то, что с полным основанием можно называть бытовыми «традициями» этих существ. (Фабр Ж. Инстинкт и нравы насекомых, 1993); примерно та­кие же наблюдения принадлежат и Дж. Роменсу в отношении муравьев, пауков, птиц и млекопитающих (Ромене Дж. Ум животных, 1888).

Речь, а также умение читать и писать тоже не являются теми «волшебными» факторами, которые сами по себе способны влиять на разум и на стиль первобытного (пралогического) мышления; на­помню, что на протяжении почти пяти тысяч лет речь и письмен­ность послушно обслуживали преимущественно неверные (с есте­ственнонаучной точки зрения) представления о мире.

Незначительная роль вокального, звукового языка (речи) в деле совер­шенствования разума неудивительна. Во-первых, мы помним, что дан­ный вид коммуникации — всего лишь один из множества существующих в животном мире языков (лозных, запаховых, мимических, экскретор­ных), и эти коммуникаторы предназначены лишь для обслуживания раз­ума на той ступени развития, на которой он находится. Полезно вспом­нить и тот факт, что овладение речью и письмом у homo происходит в том возрасте, когда головной мозг находится лишь в процессе разви­тия и по ряду параметров (соотношение объемов структур, состояние нейроглии) очень далек от окончательного формирования.

Речь, счет, простая письменность и даже сложные литературные формы — это, безусловно, важные и любопытные инструменты раз­ума, но их значение принято несколько переоценивать.

Напомню также, что фундаментальными сводами первобытно­го мышления, заключенного в сложные литературные формы, яв­ляются «Молот ведьм», «Vaticini Libri», «Библия», «Бхагавадгита», тибетские и египетские «Книги Мертвых» et cetera, т.е. сочинения, закрепляющие и порой очень агрессивно догматизирующие либо ошибочные, либо крайне неточные представления о мироздании, эволюции, роли человека, принципах поведения, причинах жизни и смерти.

Severe dictu, заключенные в данных фолиантах методики восприя­тия мира не имеют никаких существенных отличий от того, что нам предлагает кафр, «поедающий язык льва, чтобы иметь мужествен­ный голос», или русский крестьянин с его уверенностью, что «от насморка и головной боли следует нюхать истертый в порошок синий медный купорос» ( Webster Н. Primitive Secret Societies, 1908; Рус­ская народно-бытовая медицина по материалам этнографического бюро кн. Н. В. Тенишева, 2010). Еврейскую Библию, тибетский Бардо Тхёдол и русский «Крестьянский лечебник» объединяет предельно грубая ошибочность в понимании причин и следствий (как минимум) физиологических процессов. Изыски стиля и языковые фигуры — не слишком значительный фактор; гораздо важнее предложение ошиб­ки как эталона, что, возможно, в результате окажется губительно для вида homo. Ceterum, данный вопрос далек от темы настоящего иссле­дования.

E supra dicto ordiri мы имеем право сделать осторожный вывод, что разум, зародившийся в раннем палеозое и наследованный чело­веком от всей своей предковой цепочки, — это очень примитивный инструмент, предназначенный лишь для оценки явных факторов че­рез сопоставление впечатления с данными памяти. Этот инструмент категорически не пригоден для понимания любых скрытых процес­сов и сложных явлений.

Прошу (между делом) отметить, что во всех случаях, когда мы рассматривали результаты работы чистого разума, т.е. того, что Л. Леви-Брюль называл «пра-логическим» первобытным мышлени­ем, мы говорили о работе эволюционно сформированного, совре­менного, анатомически безупречного головного мозга человека, не имеющего вообще никаких отличий от мозга любого из ста семи­десяти двух лауреатов Нобелевской премии в области физиологии и медицины с 1901 по 2000 годы.

(Убежденность русского крестьянина в том, что «свежесодранная кожа сороки, положенная на голову, есть лучшее средство против недержания мочи» является ровесницей нейронной теории Сан­тьяго Рамон-и-Кахаля. Кахаль получил свою Нобелевскую премию в 1906 году. Примерно в это же время антропологическая экспедиция Военно-медицинской академии записала в Тверской губернии кре­стьянскую рецептуру о «коже сороки».)

Но еще более замечательным фактом является то, что уверен­ность (exempli causa) о возможности лишения мужской потенции «через втыкание булавки в то место, куда помочился объект сглаза» порождена теми же самыми процессами в головном мозге, что и по­нимание молекулярной структуры нуклеиновых кислот.

(Ретикулярная формация мозга Френсиса Харри Комптона Крика, от­крывшего структуру ДНК, активирует ассоциативные и проекционные зоны коры и адресует их к базам гиппокампа точно так же, как это де­лает ретикулярная формация автора рецепта «половой порчи».)

Впрочем, мы чуть отвлеклись. Вернемся к аборигенам.

Их стерильность от интеллекта в его сегодняшнем как научном, так и бытовом понимании, позволяет и «сквозь» их мышление лег­ко рассмотреть разум человека в его первозданном виде и с опре­деленной уверенностью определить общий эволюционный возраст этого явления.

Ergo, что же это такое?

Puto, решительная попытка уточнения его природы и пример­ное определение возраста возможна через выявление того, что мы очень условно, очень метафорично можем обозначить как «руди­менты и атавизмы разума».

Ad verbum, это не рудименты в строгом, классическом, «по Северцо- ву», смысле, проявившиеся в результате отрицательного архаллакси- са с , это, скорее, древнепредковые «мотивы», не слишком уместные в картине сегодняшнего состояния рассматриваемого свойства, но тем не менее реальные и влиятельные. Хотя, necessario notare, что еще академик И. И. Шмальгаузен в 1947 году первым усомнился в «руди­ментарное™ рудиментов»: «Строго говоря, конечно, нельзя сказать, что рудименты не несут никакой функции: по меньшей мере руди­мент остается действенным звеном в какой-либо цепи морфогене­тических зависимостей, определяющих нормальное формирование других органов» (Шмальгаузен И. И. Основы сравнительной анато­мии позвоночных животных, 1947). Как известно, предположения И. И. Шмальгаузена подтвердились в позднейших исследованиях, вы­явивших важные функции полулунной складки и других органов, дол­гое время считавшихся «чистыми» рудиментами. Данный факт, разуме­ется, не сдает термин «рудименты» в архив, но позволяет употреблять его в несколько более расширительном, метафорическом смысле, чем это было принято в классической морфологии ХІХ-ХХ веков.