При этом мы обязаны будем признать, что «потеряли» в ходе нашей препарации самое главное и ценное — т.е. те связи зрительного тракта со стволовыми ретикулярными и прочими структурами мозга, что побуждали его функционировать, и «пользовались» результатами его деятельности.
Ad verbum, эти связи не всегда прямы; exempli causa, связь с лимбической системой и гипоталамусом идет через медиальные ядра таламуса.
Nihilominus пусть и лишенный движущих его связей, перед нами, зримый и осязаемый, будет лежать анатомический субстрат функции зрения.
Примерно такую же процедуру мы можем проделать практически с любой функцией головного мозга: со слухом, обонянием, так- тилизацией, болью, моториками, хеморецепцией (вкусом), вокализацией et cetera.
Secundum naturam, «набор анатомических фрагментиков» каждый раз будет существенно отличаться и количеством и размером отпрепаро- вок, не говоря уже о тех случаях, когда к нашему маленькому собранию «на стекле» придется добавлять бесконечные ветвления висцеральной нервной системы, извлеченной из внутренних органов.
Ничего подобного с функцией разума мы проделать не сможем. Эта функция не имеет своего собственного субстрата, а является результатом взаимоотношений ретикулярной формации, гиппокампа и иных стволовых древних структур с анализаторами и рецепторами.
Констатация этого обстоятельства не подразумевает никакого драматического подтекста, она всего лишь выводит нас на вывод, что пытаться искать индикацию развитости разума имеет смысл лишь в простом наличии связей и трактов, а вот общее развитие головного мозга таким индикатором являться, по всей вероятности, не будет.
Да, увеличение общего объема мозга и усложнение корковых структур, обилие ассоциативных и проекционных зон коры головного мозга, скорость и стабильность движения медиаторов — все это является несомненным свидетельством ароморфоза. Но как демонстрируют приведенные выше примеры из народной медицины, религий, мифологии, к качеству «основных продуктов», т.е. ответов на сложные вопросы, поставленных средой, все это не имеет ни малейшего отношения.
Если бы разум был полноценной, многообъемлющей функцией, которая способна предложить эти «верные ответы», то никакой потребности в интеллекте, вероятно, никогда бы и не возникло, как не возникло бы потребности в каменном рубиле, если бы зубы и когти homo были бы в состоянии сами вспороть кожу на приготовленной к съедению туше.
Alias, все впечатляющие современные возможности homo не имеют к разуму никакого отношения, а связаны исключительно с интеллектом, с искусственно созданной поколениями системой обмена и хранения относительно достоверной информации, образовавшейся и развившейся через конфликты опыта с традициями, мифами, религиями и другими порождениями чистого разума («первобытным мышлением»).
Вычислить точную punctum pronumerandi, некий момент зарождения
этой системы не представляется возможным, но, по всей вероятности,
она возникла практически одновременно с первыми глобальными
экзерсисами первобытного мышления и сосуществовала с ними параллельно, то конфликтуя, то контактируя, но никогда не «сливаясь». Первоначально представленная одиночками, решившимися на конфликт с традицией и нормой, она долгое время существовала в «тени» чистого разума и не имела особого влияния. Порождена была, по всей вероятности, простыми агрессиями (praedonia , justa), желанием получить преимущества через обладание верными ответами на сложные вопросы и наблюдениями за неэффективностью тех решений, что предлагало первобытное мышление. До накопления того опыта, который мы можем сегодня маркировать как «естественнонаучный», была неэффективна, порождая лишь размышления, подобные тем, что прославили Фалеса Милетского или милые нелепости Аристотеля. Отчасти, «веками рождения» интеллекта (полного антагониста мышления первобытного) можно считать времена появления космогоний Анаксимандра, Ферекида Сиросского и Анаксимена. Ceterum, учитывая, что независимость их разработок от древнеиранской космогонии остается дискутивной и трудноопределяемой даже для крупнейших авторитетов в этой зыбкой области (таких как М. Л. Уэст, Э. Целлер, Э. Рет, Г. Дильс), «точная дата» зарождения интеллектуальной системы навсегда останется неизвестной. (Ignoramus et ignorabimus.)
Исходные, базовые способности разума homo очень не велики и, вероятно, не превышают таковых у большинства животных с развитыми связями структур мозга. (Подтверждением этого тезиса служит палеолитическая ипостась человека, когда тот в течение бесконечно долгого периода являлся самым обычным животным.)
Определенные преимущества, позволившие человеку сделать столь удачную эволюционную карьеру, т.е. создать орудия, первоначальные механизмы, ремесла, письменность, строительные навыки, по всей вероятности, бесполезно искать лишь в особенностях строения и объема его мозга.
Но эти преимущества, несомненно, есть, следовательно, есть вопрос, требующий ответа.
Традиции естествознания в целом и нейрофизиологии в частности предлагают в качестве области поиска этих преимуществ внецеребральные анатомические особенности homo и прежде всего — его передние конечности:
«Нервная система, как инициатор в овладении приматами сложными условиями древесной жизни, привела к формированию руки. При переходе в эволюции человека от древесной жизни к прямохождению на ногах, руки стали не органами движения и передвижения, а органами метания и труда. ...Удачное сочетание центра (мозга) и периферии (рук), “инициатива” мозга и активность в овладении и использовании сложных условий древесной жизни стали фактором чрезвычайной важности в эволюции человека» {Стрельников И. Д. Анатомо-физиологические основы видообразования позвоночных, 1970).
Еще более категоричен Г. Шеперд: «Главный интерес для нас представляют передние конечности, так как из них развились рука и кисть руки, т.е. органы, имевшие особое значение в эволюции приматов. Кисть руки — одно из наиболее эффективных и универсальных приспособлений, возникших в процессе филогенеза. Манипуляционные возможности кистей рук сыграли решающую роль в эволюции приматов» (Шеперд Г. Нейробиология, 1987. Т. 2).
Следует отметить, что данное понимание не является новацией или открытием физиологии XX века, оно с полной отчетливостью было сформулировано еще Клодом Адрианом Гельвецием в XVIII столетии: «Если бы природа создала бы на конце нашей руки не кисть с гибкими пальцами, а лошадиное копыто, тогда, без сомнения, люди не знали бы ни ремесел, ни жилищ, не умели бы защищаться от животных, и озабоченные исключительно добыванием пищи и стремлением избежать диких зверей, все еще бродили бы в лесах пугливыми стадами» ( Гельвеций К. А. Об уме, 1973).