Выбрать главу

Fortasse, именно этот момент является «ключиковым» и ко всей дальнейшей истории человека, так как несколько проясняет сам принцип взаимодействия разума и анатомических особенностей homo.

Что именно могло побуждать обычное животное к его первым странным занятиям с камнями? Никаких объяснимых практических причин или стимулов делать это у него, по всей вероятности, не было. Тот бытовой результат, который мог бы прояснить заинтересо­ванность homo в острогранных кварцах и гальках, мог образовать­ся и быть «обнаруженным» человеком палеолита лишь в результате множества проб и ошибок, спустя значительное время после нача­ла его «экспериментов».

(Прогностические же способности чистого животного разума че­ловека, как мы знаем, не велики, а при отсутствии в его гиппокам­пальной базе материала для конструирования ассоциаций — и во­все ничтожны.)

Alias, животное homo не могло иметь даже малейшего понятия не только о конечном результате своих манипуляций с камнями, но даже и о результате промежуточном, так как не имело на тот мо­мент опыта применения ни скребков, ни рубил. (Опыт придет толь­ко с окончательным овеществлением и бытовым применением этих орудий, т.е. значительно позже.)

Попробуем восстановить эту картину и найти наиболее возмож­ный стимул.

Ergo, ряд особенностей кисти передней конечности когда-то дал животному homo возможность прочно сжать камень, а затем и ки­нуть его. Будучи целым комплексом необычных зрительных, мио­логических и тактильных впечатлений, это действие должно было стать очень сильным новым раздражителем; вероятно, прежде все­го за счет вдруг возникшей «баллистической власти» над камнем, того острого и странного ощущения, когда уже отделившийся (ушед­ший в полет) предмет продолжает «исполнять желание» метнувше­го его, двигаясь по заданной траектории.

Удивительность ощущения этой власти над предметом (новизна и сила раздражителя), несомненно, спровоцировала мозг на много­кратные повторения этого действия.

А потом настало мгновение, когда брошенный камень ударился о другой камень и раскололся.

Пришла пора подобрать осколки и убедиться в инструменталь­ных возможностях разбитого камня, теперь имеющего острую грань, что крайне важно для существа без настоящих клыков и когтей.

Эти принципиально новые для животного действия спровоци­ровали возникновение целого ряда новых сильных раздражений его мозга. Многократное усугубление возможностей, которое дали осколки, «отворило врата» в целый мир необыкновенных по силе возбудителей, за которыми и начал «охоту» мозг.

Несомненно, опыт метания и разбития был многократно повто­рен. Потом пришло видение того, что метательный способ часто приводит к потерям ценных осколков. (Разум животного здесь вы­полнил вполне посильную для него работу, так как все компоненты задачи были явными.)

Возникло понимание того, что главное в деле добычи оскол­ков — не полет камня, а сам удар камнем о камень и та сближен­ность этих камней в момент удара, которая обеспечивает сохран­ность осколков или их концентрацию в одном месте.

В результате простого сопоставления этих очевидных факторов мозг homo, используя манипуляторы, совершил первый намерен­ный удар камнем о камень, что и стало началом цивилизации.

Secundum naturam, следствием этого первого удара стала геометри­чески прогрессирующая эскалация раздражений, как качественная, так и количественная. Exempli causa, помимо тех возможностей, кото­рые рубило предоставляло при разделке туш и копании, острая грань камня, несомненно, была со временем опробована и на человеческой плоти. Рассечение кожи и мышц, выхлест крови, вопли, ужас и насту­пившая беспомощность жертвы становятся еще одной суммой сверх­сильных раздражений. Помимо зрительных, тактильных, обонятель­ных впечатлений подобное действие вывело homo на целый аккорд уже более изощренных раздражений мозга; реализация агрессий тут «спаялась» с пониманием возможности легкого торжества над рав­ным по силе и возможностям животным. Примерно такая же история, вероятно, произошла и с огнем, когда первый раз была подобрана горящая ветка и методом ее приближения-удаления к ладони другой руки, ногам или лицу — получены множественные раздражители. За­тем, через удар горящей веткой по лицу соседа, возможно, последо­вало открытие и иных свойств огня 56 . Через некоторое время человек научится жестко сортировать возбудители (или их символы), форми­ровать из них сложные по конструкции паттерны 57 и назовет их ро­манами, поэмами, спектаклями и исследованиями. Эти возбудите­ли (или их символы) должны быть тщательно дозированы и собраны в специальном порядке, тогда мозг, последовательно воспринимая поступающие раздражения, отзывается нужными агрессиями и ассо­циациями.

E supra dicto ordiri следует отметить, что классическая нейрофи­зиология невольно, но неумолимо создает ту объективную картину истории развития головного мозга, которая (почти) напрочь исклю­чает возможность «заподозрить» нейроциты в «интеллектуальной разборчивости».

Вероятно, происхождение раздражения безразлично нейронам. Им нужна лишь постоянная активация, а использовать в каче­стве провокатора этой активации они способны любые факторы и процессы.

Наше мышление — всего лишь один из таких «процессов».

Мы, конечно, можем присваивать ему любые патетические име­на, но по своей сути оно так и остается лишь еще одной «radula pro neuronis».

Вероятно, постоянность, мерность, а порой и некоторая острота причиняемого им раздражения, в отличие от диффузных и нечетко связанных меж собой впечатлений и ассоциаций у дру­гих животных делает его вполне конкурентоспособным среди многих раздражителей, хотя оно и проигрывает в возбуждающей силе большинству агрессий и висцероцептивных ощущений.

Sane, мышление есть производное физиологических процессов мозга, но оно не является той самой центральной функцией, ради которой эволюция в течение почти 500 миллионов лет свершала це- реброгенез. По всей вероятности, мышление человека — один из побочных и в высшей степени случайных продуктов мозга.

(Absolute, этот побочный продукт, в силу своей способности опери­ровать образами почти всех раздражителей, оказался недурной «че­салкой» для нейронов, а в распоряжении homo оказался инструмент весьма полезный для точной оценки среды, а, следовательно, и для благополучия вида. Nihilominus установление обязательной взаимо­связи между существованием организма и наличием у него мышления, сформулированное в известном слогане «cogito ergo sum», является некорректным с точки зрения классической физиологии. Тут можно еще раз caput aperire перед И. П. Павловым, который (вероятно), «на­щупав» все эти закономерности, все более категорично избегал, «тре­бовал изгнать» такие понятия, как «психика» и «психические явле­ния», заменяя их термином «сложно-нервные явления», и с каждым годом своей исследовательской деятельности укреплялся в понима­нии того, что «наша умственная деятельность главнейше основана на длинной цепи раздражений».