Выбрать главу

сильвиевой борозды ( Pribram К. Languages of the Brain, 1971).

Всего на этих двух случаях Брока основал теорию, утверждающую, что центром речи является задняя часть нижней лобной извилины. В этом был возмутительный авантюризм, пренебрежение нормами на­уки и недопустимая поспешность. (Как выяснилось позже, Брока даже не произвел нормального секционирования мозгов Лелонга и Лебор- на, а лишь слегка «поковырялся» в лобных и височных долях.)

С блеском озвученную на заседании Общества антропологов ги­потезу Брока, secundum naturam, приняли в штыки тогдашние ней­рологи.

В первую очередь потому, что гипотеза сразу претендовала на роль догмы нейроанатомии. Этого одного было достаточно, чтобы учинить над ней расправу.

Во-вторых, потому что «избиение» любой новой гипотезы — до­брая и полезная традиция науки.

Ну и, разумеется, ученым-нейрологам тогда всюду и во всем ме­рещился призрак Франца Йозефа Галля с его «френологией» — ак­куратной и наивной размежевкой головного мозга на статичные функциональные участки, каждый из которых ответственен за весь­ма надуманные качества, привычки и особенности человека.

Первый удар по концепции Брока нанес ХьюлингДжексон (1835- 1911).

Сторонник «системной иерархии мозга», Джексон с наслаждени­ем разгромил «чистый» и, по его мнению, очень примитивный «ло- кализационизм» Брока. На какое-то время, благодаря научному ав­торитету Джексона, из сенсационных и однозначных теория Брока плавно переместилась в весьма спорные.

Чуть позже Фрич и Гитциг (1870), затем Феррье (1876) азартно принялись добивать теорию, но будучи не самыми сильными физи­ологами, добить не смогли, а лишь добавили ей популярности раз­горевшимся вокруг «зоны Брока» скандалом.

У. Г. Пенфилду, который и по сей день считается почти абсолютным арбитром при разрешении нейрофизиологических споров, потребо­валось несколько лет исследований (эксперименты по электриче­скому раздражению коры во время трепанаций черепа (208 случа­ев)), чтобы четко определить четыре области, которые можно считать центрами речи и фонации. (Исследования 1930-1940 гг.)

Ценность экспериментов Пенфилда заключалась в том, что они про­водились на людях, находившихся в сознании и способных в момент эксперимента сообщать о своих впечатлениях и ощущениях, а также в том, что использовался крайне деликатный ток, гарантированно раз­дражавший только исследуемую зону и не способный «загрязнить» кар­тину «примесями» воздействия на соседние и подлежащие зоны.

По окончательному мнению Пенфилда ситуация выглядит так:

«Центр речи соответствует области, описанной Брока, но кроме него существуют еще три подобных центра (в теменной и височных областях), теоретически, способные взять на себя обеспечение части речевых функ­ций при ущемлении или травме “центра Брока”» ( Пенфилд У., Джаспер Г. Эпилепсия и функциональная анатомия головного мозга человека , 1958 ) 18 .

Тем самым, Пенфилд, по сути, примирил Брока и Джексона, но в большей степени подтвердил правоту Брока, так как именно указан­ная им зона оказалась наиболее насыщенной теми точками, что при электрораздражении вызывали либо полную невозможность речи, либо неспособность пациентом именования различных объектов.

«Центр Брока», конечно, стал любимой игрушкой креационистов и вообще всех любителей «исключительности человека», но твер­дое закрепление за этой областью мозга основных речевых функ­ций было постулировано и классической нейрофизиологией как безусловный научный факт.

Автоматически из этого факта следует вывод, что если речь была недоступна палеоантропам, то это свидетельствует о неразвитости у них той самой части нижней лобной извилины, а вот ее последу­ющее развитие и укрупнение и привело в результате к возникнове­нию речи.

Это самая простая и на первый взгляд очень пристойная (в эво­люционном смысле этого слова) версия. Более того, она прочно фиксирует взаимосвязь развития органа-развития функции, пред­полагая, что зреющая потребность в речи развила эту часть мозга до ее способности эту речь генерировать.

Все, как видите, на первый взгляд очень логично.

Требуется немногое — история.

Но уже не история открытия (она — хрестоматийный факт), а исто­рия самой зоны; подробности ее формирования, фиксация измене­ний, происходивших в ней в течение миллионов лет, подробности воздействия на нее и ее взаимодействия с другими зонами мозга.

Но воссоздать ее историю, на первый взгляд, нереально.

Категорически отсутствует «исходная точка» — объективная кар­тина состояния Broca's area в палеолитическом мозге. Вдобавок ко всем проблемам именно эта зона, в силу наличия на черепе имен­но в этом месте двух швов, особой плотности кости, толщине и неко­торой мобильности твердой мозговой оболочки, вообще очень не­внятно фиксируется эндокраниумами (илл. 30).

Илл. 30. Эндокраны палео- и археоантропов (по Нестурху)

Explico:

Эндокраниальные свидетельства о Broca's area, невнятные и на свежих, современных черепах, становятся еще более двусмыс­ленными на черепах ветхих, разбитых, коррозировавших или вы­гнивших.

Илл. 31. Эндокраниум лобной части

Эндокраниум — это, barbare dictu, «отпечаток» структуры моз­га на внутренней поверхности черепа (или его осколках). При­чем отпечаток, secundum naturam, не сколько самого мозга и его реальных борозд и извилин, а преимущественно твердой моз­говой оболочки ( dura mater), которая сама имеет значительную плотность и толщину, имеет под собой пусть и сверхузкое, но ре­альное и заполненное жидкостью субдуральное пространство

Илл. 32. Эндокраниум основания черепа

( spatium subdurale). Более того, хотя dura mater местами практи­чески срастается с костями черепа (там отпечаток всегда прекра­сен), но в самых интересных для нас местах, увы, она лишь приле­гает к ним. (Илл. 31-32.)

Прилегает, конечно, плотно, но с некоторыми правами на ми­кронные «подвижки», вызванными жидкостной средой и гладко­стью самих соприкасающихся структур.

Более того, и к самому мозгу dura mater обращена сверхскольз­ким эндотелием, контактирующим со сверхскользким же эндотели­ем арахноидной (второй) оболочки.