Выбрать главу

Еще со времен Декарта, который полагал, что эпифиз является «вместилищем сознания» и достоянием лишь человека, сохраняет­ся забавная вера в то, что такой «особенный человеческий» отдел мозга все же существует.

(Я уже приводил пример с Ричардом Оуэном и гиппокампом, с лобны­ми долями коры, с Broca's area, а чуть позже вынужден буду разъяснить

«феномен» веретенообразных нейронов в lamina multiformis.)

Secundum naturam, без всякого ответа остается вопрос: отчего в анатомически совершенном мозгу человека, где асимметрия чет­ко (и многократно) констатирована и возведена в ранг «феномена», не «сработала» эта «феноменальная» особенность в тех случаях, ког­да мы говорим о «мауглеоидах»!

И где же, opportune, чудотворные возможности веретенообраз­ных клеток и лобных долей?

Почему человеческий разум, несмотря на наличие этих параме­тров мозга, во всем своем блеске не сформировался у тех людей, что всего-навсего были изолированы от человеческого социума и инсталлированы в дикую среду?

Opportune, на слепках эндокраниумов мы можем убедиться, что и головной мозг людей палеолита имел все внешние приметы «меж­полушарной асимметрии», однако, интеллекта в сегодняшнем смыс­ле слова — никак не генерировал.

Ergo, круг замкнулся.

Мы имели возможность убедиться, что анатомическое совер­шенство головного мозга (или его «анатомическая современность») не гарантирует возникновение и функционирование интеллекта.

Мы также могли убедиться, что абсолютное несовершенство мозга (его миниатюризация) не гарантирует отсутствие этого же ин­теллекта.

Мы знаем несостоятельность теорий об «индексе массы мозга — массы тела» и «второй сигнальной системы».

Мы понимаем, до какой степени условен и, возможно, ошибочен «мозговой рубикон» Анри Валлуа.

Мы имеем загадку размером в два миллиона лет существова­ния человека в качестве обычного животного и его «внезапную» (по историческим меркам) метаморфозу.

В довершение всего мы имеем почти астрологические бормота­ния генетиков об очередном открытии, типа нового гена DTNBP1 , «му­тации в котором приводят либо к гениальности, либо к шизофрении», но имеем и параллельное этой очередной победной реляции при­знание в невозможности «передачи интеллекта» на уровне генома.

(Opportune, удивительно, сколь генетиками блестяще театрали­зована и облечена в форму собственного открытия простая и давно понятная нейрофизиологическая истина.)

Если бы интеллект был бы передающимся, закрепляющимся, на­следуемым качеством, то все мы были бы лишены необходимости учить алфавит. Мы знали бы очень многие языки, с рождения уме­ли бы писать и читать и хранили бы в памяти все подробности жиз­ни (включая самые секретные и интимные) по крайней мере двухсот поколений, и все те знания, которыми располагала породившая нас династическая цепочка.

(Т. е. достаточно было бы иметь бабушку-астрофизика, чтобы об­ладать глубокими познаниями в данной науке. Или прапрапраде- да — парасхита, чтобы владеть ремеслом древнеегипетской муми­фикации. А с учетом того, что вышеупомянутые двести поколений (если считать с Месопотамии) мигрировали, странствовали, рассе­лялись по миру, то передаваемость «интеллекта» гарантировала бы нам и знание практически всех языков мира, и секреты древних ре­месел.)

Не следует забывать и то, что большая часть интеллектуальных познаний имеет либо эмоциональную подоплеку, либо напрямую порождена эмоциональностью.

Igitur, наследование интеллекта обеспечило бы человека верой во всех богов, что были почитаемы в его династической цепочке от Озириса, Аримана, Митры, Тора, Иеговы-Иисуса, Велеса, Зевса et cetera.

Более того, это было бы очень любопытным наслоением одного культа на другой, и все бы они неизбежно соседствовали в наследо­ванном интеллекте вне зависимости от желания или убеждений по­следнего носителя этого интеллекта.

Но этого нет.

Вырванный из социального контекста человеческий младенец, лишенный доступа к коллективному интеллекту, с рекордной ско­ростью возвращается в дикарское состояние.

Т. е. сакрализованная «традиция развития» легко может быть прервана и разрушена под воздействием неких внешних, далеко не чрезвычайных обстоятельств: всего лишь возвращением человека в его естественную среду обитания, на его незавидное место в при­родной иерархии.

Очень не случайно, очень глубоко прочувствованно Иоганн Гот­фрид Гердер (1744-1803) называет человека «недоразумением» 30 .

«Чтобы выжить, это существо должно было сотворить себе “вторую природу” — искусственно разработанный, адаптированный, дополни­тельный мир» ( HerderJ. G.)·

В обычной для себя среде, в этом «дополнительном мире» (че­ловеческом обществе) каждый вновь рожденный младенец требует значительных многолетних усилий по его обучению самым элемен­тарным знаниям и умениям, которое по сути своей есть обучение пользования тем самым коллективным интеллектом.

Ergo, имеем то, что имеем. Личного опыта, личных возможностей разума каждого отдельно взятого человека не хватит на изобрете­ние даже четвертинки одной буквы алфавита.

На данный момент мы все поразительно «вторичны», мы не име­ем в области интеллекта практически ничего «своего», какие бы за­блуждения не царствовали по этому поводу. Мы все пользуемся только компонентами коллективного интеллекта, которыми мани­пулируем с большим или меньшим мастерством, искренне считая это собственной интеллектуальной жизнью.

Безусловно, мы можем привнести в этот коллективный интел­лект некую ранее неизвестную ему комбинацию, но созданную из уже известных понятий, слов или открытий.

Если эта комбинация будет закреплена на искусственном носи­теле и будет оценена как значимая, она, возможно, войдет в состав коллективного интеллекта и сама уже станет материалом для следу­ющих комбинаций.

Если не будет закреплена, то вне зависимости от значимости сгниет вместе с полушариями головного мозга ее изобретателя и останется неизвестной. (Изустная, лекционная или иная передача тоже возможна, но она гарантирует определенные искажения.)

Я прекрасно понимаю, что тезис о коллективном интеллекте нуждается в более подробном раскрытии.

Я сделаю это чуть позже.

CAPUT VII

Фиктивность термина «доисторическая эпоха».