Выбрать главу

Речевой язык, который, по сути, является фонетической картоте­кой вещей, имен, лиц, предметов, чувств, событий et cetera, позво­ляет (в известной степени) обозначить многообразие мира, придав каждой его детали, особенности или явлению звуковое символиче­ское обозначение.

Scilicet, сравнительно со звуковым богатством мира, речь или иные фонетические возможности homo выглядят весьма «тускло».

Тут сложно не согласиться с Гари Маркусом (Gary Marcus, 2008), который подметил, что «все мировые языки базируются пример­но на 90 звуках, т. е. на абсурдно малом количестве, по сравнению с тем необыкновенным множеством звуков, которое способен распо­знать человек».

Действительно, в сравнении с «фонетикой» природных явлений, с множественностью тонов, высот, оттенков, тембральных красок, акустических эффектов, производимых растениями, животными, птицами, огнем, водой, снегом, землей, воздухом, да и вообще всей бесконечностью вещей и явлений, набор однотипных, «запертых» в маленьком диапазоне голосовых экзерсисов человека кажется необъяснимо «скудным».

«Скудность» фонетического аппарата homo несомненна, но не удивительна.

Explico.

Практически все части этого аппарата, а именно: глоточная, ротовая и носовые полости, зубы, губы, язык, надгортанник, нёб­ная занавеска, трубнонёбная и трубноглоточная складки, языч­ная, глоточная и нёбная миндалины создавались эволюцией пре­имущественно для обеспечения захвата, измельчения, ослюнения и перемещения пищи для актов глотания, дыхания и иммунноза­щитных функций (илл. 35).

Илл. 35. Фонетический аппарат homo. Показаны: глоточная, ротовая и носовые полости, зубы, губы, язык, надгортанник, нёбная занавеска, трубнонёбная и трубноглоточная складки, язычная, глоточная и нёбная

миндалины.

Артикуляторная (резонаторная) роль всех этих структур — стро­го вторична и почти факультативна.

Чтобы доказать это с помощью элементарной анатомии, надо пошире раскрыть рот homo любой эпохи и заглянуть в него,

прижав шпателем и чуть отодвинув кпереди язык. Тут потребуется аккуратность, так как на вдвижение шпателя слишком глубоко от- рефлексируется IX пара черепных нервов п. glossopharyngeus (кста­ти, имеющая еще жаберное происхождение) и пробудит т. н. глоточ­ный импульс.

При правильном прижиме откроется чудесный вид на заднюю и боковые стенки глотки, края надгортанника, корень языка, нёб­ные дужки, части черпалонадгортанных складок и язычную минда­лину. Если объект исследования сделает попытку произнести звук «а», то зримо мобилизуются мышцы, поднимающие глотку, при­чем они сделают это аккордно с наружными мышцами гортани, что у всех млекопитающих обеспечивает акт глотания.

Носоглоточное зеркало позволит заглянуть чуть глубже; легко будет отметить, что в нижнем сегменте глотки практически все мы­шечные волокна плавно переходят в поперечнополосатую муску­латуру пищевода.

Известный навык и распатор 3 позволят исследовать мощные слои tunica adventitia pharyngis, которые обеспечивают продольную подвижность глотки, что никак не востребуется ни при каком, даже при самом изощренном «звукоиздавании», но является крайне су­щественной частью открывшегося перед нами «глоточного пей­зажа».

Alias, мы увидим некий древний «образ» глотки, почти идентич­ный у всех млекопитающих животных, и воочию убедимся, что ни­какого специального «речевого» органокомплекса не существует (в отличие от очень «специальных» органов слуха, зрения или обо­няния), и что изначально всякое «звукоиздавание» было обречено на незатейливость. Причина этого — в анатомической и физиоло­гической приоритетности «жевательно-глотательно-дыхательных» функций над голосовыми — в том, что фонация, по причине ее от­носительной «молодости» и «второстепенности», исторически была

а Распатор — хирургический инструмент, предназначенный для отделения над-

костницы от кости и отслаивания прочных хрящевых тканей. — Прим. ред.

обречена на роль «propinqui pauperis» в многофункциональной ро­тоглотке.

Exemplum № I:

Разумеется, большая высота свода ротовой полости — дала бы жизнь многим новым звукам, сейчас недоступным человеческому голосу... но при этом был бы нарушен механизм прижимания пе­режеванного пищевого субстрата к нёбу и, соответственно, протал­кивания его в сторону зева. На этом простейшем примере мы мо­жем убедиться, что эволюция предпочла надежность глотательной функции богатству звукового сигнала.

Exemplum № II:

Несомненно, большая тонкость и гибкость языка позволила бы существенно расширить высотный диапазон и увеличить скорость речи... но при этом бы затруднилось подведение пищевого суб­страта под жевательные поверхности моляров и премоляров, и его «проворачивание» в полости рта. Как видим, и тут эволюционный выбор сделан в пользу удобства жевания, язык остался крайне мас­сивным органом, ориентированным на вращение и перемещение пищевых масс, пусть и в ущерб скорости и тембристости голосовых сигналов.

Разумеется, существуют такие анатомические нюансы, как под- нятость или опущенность гортани, т.н. голосовая щель, величина нёбной занавески et cetera. Следует отметить, что и эти факторы не являются уникальными качествами homo и не в состоянии сами по себе, без участия ротоглотки и носоглотки генерировать речь. От­нюдь. Как раз то небольшое разнообразие звуков (которое и ста­новится основой речи) является «заслугой» все же ротоглоточной и носоглоточной части, а не низкой гортани или небольших особен­ностей черпаловидной вырезки.

Все вышесказанное отнюдь не обозначает, что голосовая комму­никация не была «заложена» в млекопитающих эволюционно.

Несомненно и непременно была, но, вероятно, все же не как самая важная функция. А человеческая речь, формируясь, лишь унаследовала последствия жевательно-глотательно-дыхательных приоритетов глотки, чем и объясняется ее фонетическая ску­дость.

Ceterum, этот небогатый набор звуков вполне обеспечил межви­довую коммуникацию и создание языка 34 .

Для того чтобы со всей отчетливостью понять, что такое «язык», необходимо представить себе его абсолютное отсутствие.

Ergo, что же это такое и как «это» может быть сформулировано?

Это составляющие реальность мира (примерно) 500000 объек­тов, субъектов, явлений и признаков, которые не имеют вообще ни­какого имени, никакого обозначения и, соответственно, никакой классификации.