Выбрать главу

I. е., легкое воздействие на сознание — и самая точная и слож­ная работа интеллекта полностью аннулируется.

Здесь нужно отдать должное Уайлдеру Грейвсу Пенфилду, кото­рый шестьдесят лет назад, почти не трактуя и никак не расшифро­вывая свою мысль, но отнес сознание к сверхдревним подкорко­вым функциям мозга.

Сделал он это в 1936 году в статье «Мозговая кора и сознание» (Penfield Y. The Cerebral Cortex and Consciousness, 1959).

«Имеются данные о наличии уровня интеграции в центральной нервной системе более высокого, чем интеграция, которую можно най­ти в мозговой коре.

Все области мозга могут участвовать в нормальных сознательных процессах, но необходимая основа сознания лежит вне мозговой коры, не в новом мозгу, а в старом».

У. Г. Пенфилд, надо сказать, колебался, и это заметно по тону ста­тьи. Чистота и глубина его нейрофизиологического знания, его без­упречный академизм поначалу не позволяли ему делать некоррект­ные «категорические догадки» о конкретном месте локализации сознания в этих первоначальных структурах.

Плюс к этому он был живым и чрезвычайно эрудированным че­ловеком, живущим в системе «гуманистических», культурных и иных влиятельных стереотипов об «исключительности» человека. Эти стереотипы, как правило, находятся в конфликте с нейрофизиоло­гической реальностью и провоцируют сомнения даже в самых оче­видных научных данных.

Тем не менее У. Г. Пенфилд все же «нащупал» абсолютную неза­висимость сознания от кортекса и всех тех церебральных образова­ний, которые обычно ассоциируются с интеллектом и мышлением.

Puto, он был абсолютно прав.

Хотя в свое время, получив несколько мягких замечаний на свое осторожное предположение о стволе головного мозга как о воз­можном месте дислокации сознания, У. Г. Пенфилд сник и грустно написал:

«Наши знания о том, как работает мозг человека, почти не расши­рились. Только теперь, наконец, подступ к пониманию становится воз­можным, и мы должны использовать наилучшим образом это начало. Однако и сегодня, как это было и ранее, также трудно дать адекватное определение сознания» (Пенфилд У. Г., Робертс Л. Речь и мозговые ме­ханизмы, 1965).

Scilicet, я не предлагаю свою трактовку сознания, приведенную в этой главе, как безупречную и окончательную.

И дело не в локализации сознания в стволе, как предпола­гал У. Г. Пенфилд, или в иных первоначальных структурах мозга, а в жестком отграничении сознания от всех прочих процессов, име­ющих кортикальное, т.е. позднеэволюционное происхождение.

Но вот это отграничение — уже вопрос строго принципиаль­ный, а отграничивая, мы обречены искать «среду обитания» созна­ния, место, где суммируются все физиологические ощущения, в са­мых древних, архидревнейших структурах мозга.

И все же У. Г. Пенфилд был прав в своей аккуратной и робкой до­гадке — более удачного претендента на место локализации созна­ния, чем truncus encephali, opportune, найти сложно.

Ствол головного мозга — «это филогенетически древняя часть, в которой располагаются структуры, относящиеся к сегментарному аппарату головного мозга, подкорковые центры слуха, зрения, обо­няния и тактильной чувствительности» ( Гайворонский И. В., проф. Функциональная анатомия центральной нервной системы, 2007).

Более того, именно ствол (илл. 37-38) служит местом базиро­вания ядер 10 из 12 черепных нервов, основой всех афферентных и эфферентных связей и моторики, пирамидного, экстрапирамид- ного, корково-ядерных трактов, клеток и ядер ретикулярной фор­мации.

Здесь требуется расшифровка части приведенных понятий, хотя все они, на первый взгляд, общеизвестны и хрестоматийны.

Наиболее удобной будет расшифровка через аналогию с театром.

В театре звучность актерских имен, блеск и пестрота их обра­зов, как правило, создают ложное ощущение абсолютной самосто­ятельности как персон, так и действий артистов. Возникает ложный эффект центральности этих компонентов сцены, их властвования и над драматургическим действием, и над самим спектаклем.

Блистательность исполнения (если она есть) усугубляет эту ил­люзию, начисто заставляя забыть, что артисты — не просто испол­няют волю режиссера, но и в самых мельчайших нюансах воплоща­ют именно его замысел, но уж никак не свой собственный.

Великолепие реплик, диалогов и мизансцен начисто вытесняет понимание того, с какой скрупулезностью именно режиссер, в репе­тиционном процессе вытачивал в актере ту интонацию, что сейчас восхищает публику, что именно режиссер (как правило) «поставил» точный жест и сконструировал мимическую фигуру, сопровождаю­щую и реплику, и жест.

Конечно, бывают великие актеры, но все равно первичной и определяющей остается воля режиссера, создающего действо и пользующегося даже великими актерами в качестве инструмен­тов для воплощения своего замысла.

Режиссер, как правило, невидим и неощутим. Его явление воз­можно лишь на поклонном финальном выходе всего коллектива

Илл. 37. Вентральная поверхность ствола мозга

1 — substantia perforata posterior; 2 — substantia perforata anterior; 3 — fossa interpeduncularis (Tarini); 4 — corpus geniculatum laterale; 5 — sulcus basilaris; 6 — pyramis; 7 — decussatio pyramidum; 8 — medulla oblongata; 9 — fissura mediana anterior; 10 — oliva; є є — pons (Varoli); 12 — corpus mamillare; 13 — tractus opticus; 14 — chiasma opticum; 15 — infundibulum; 16 — tuber cinereum.

Илл. 38. Дорзальная поверхность ствола мозга 1 commissura habenularum; 2 tuberculum anterius thalami; 3 — trigonum habenulae; 4 — glandula pinealis; 5 — thalamus, pulvinar thalami; 6 — colliculus inferior; 7 — medulla oblongata; 8 — medulla spinalis; 9 — fasciculus gracilis; 10 — brachium colliculi inferior; 11 — pedunculus cerebellaris superior; 12 — frenulum veli medullaris superior; 13 — corpus geniculatum laterale; 14 — corpus geniculatum mediale; 1 5 — colliculus superior; 1 6 — brachium colliculi superioris; 1 7 — ventriculus

tertius; 1 8 — stria terminalis.

спектакля. Да и там, среди костюмированных и ярких фигур, он не бывает слишком приметен.

Вернемся к головному мозгу.

Да, мы привыкли, что лавры и аплодисменты, как правило, доста­ются кортексу, коре головного мозга, которая является материальным субстратом того, что мы называем разумом и мышлением, и которой мы обязаны всеми теми науками, искусствами, прогрессами и развле­чениями, что так возвышают нас в наших собственных глазах.

Как и в ситуации с театром, почему-то не закрадывается даже по­дозрение, что кортекс совсем не так самостоятелен, как нам кажет­ся и как нам, возможно, того бы хотелось.