Выбрать главу

(Еще Клод Бернар в 1865 году демонстрировал возможность вы­зывания как диабета, так и кардинальных скачков осмотического давления простыми уколами в ствол мозга.)

К. Прибрам трактует эти особенности ствола как доказатель­ство наличия в нем специальных контролирующих рецепторов, что физиологически, на первый взгляд, обоснованно. Действительно, по логике эмбриогенеза, эта часть мозга, «расположенная по сред­ней линии, развивается из наружного зародышевого листка, из кото­рого формируется вся центральная нервная система. Эта ткань име­ет такое же происхождение, как и кожа: гребешок эктодермальных клеток на спине эмбриона складывается таким образом, что образует трубку, полость которой позднее будет заполнена цереброспиналь­ной жидкостью. В головном мозге эмбриона эта полость становит­ся системой желудочков мозга. Следовательно, стенки полости, пе­ривентрикулярные клетки сродни эктодерме, из которой образуется кожа и некоторые, более специализированные рецепторы, такие как сетчатка» (Прибрам К. Языки мозга, 1971).

Ceterum, исключительная роль ствола мозга была понятна даже самым первым исследователям, еще не имевшим ни малейшего представления о ретикулярной формации.

Стоит (exempli causa) вспомнить странную запись сэра Чарльза Белла, анатома, датируемую 1830 годом.

Белл (1774-1842) в своей известной монографии разместил таблицу и написал под ней: «Тот, кто сможет овладеть этой табли­цей, сможет познать всю нервную систему; ключ для понимания у вас в руках» (илл. 41).

На таблице сэра Чарльза изображен (естественно) ствол мозга от верхнего шейного отдела спинного мозга до таламуса и хиазмы. Ни­каких внятных пониманий роли древнейших формаций в 1830 году еще не было и не могло быть. Nihilominus, подозревать Белла в яс­новидении нет никаких оснований.

Полагаю, секрет его проницательности крайне прост.

Много препарируя, Чарльз Белл имел возможность убедиться в поразительном структурном сходстве мозгового ствола человека с мозгом самых примитивных существ, и анатомическая логика, ве­роятно, поведала ему то, чего не знала на тот момент наука.

Отметим, что тогда Белл лишь слегка «потянул» за крохотную «ни­точку» сверхзначимости ствола, и вся анатомическая картина мозга, сотканная наукой со времен Везалиуса, сразу дрогнула.

Сегодняшняя большая настойчивость в «потягивании» «распу­скает» и всё «плетение» как ранних, так и поздних доктрин о кон­струкции мозга.

(Ознакомившись с «пророческой» ремаркой анатома Чарльза Белла, уже совсем сложно избавиться от подозрения в том, что суть всей эволюции — это, прежде всего, история мозга и его трансфор­маций. А всё многоразличие черепов, глазниц, карапаксов, костно­хрящевых щитков — это лишь маскарадные наряды мозга, сме­няемые им в строгом соответствии с «модами» и потребностями геологических или иных эпох.)

Впрочем, вернемся к нашей теме.

Надо отметить научную осторожность, которую демонстриру­ют все без исключения исследователи, когда речь заходит о роли ретикулярной формации в процессах образования мышления или разума.

Их легко понять, тут действительно возникает существенная сложность, требующая «дерзости и обобщений». Понятно, что лю­бой из крупных ученых, кто попытался бы сформулировать положе­ния ретикулярной формации в этом аспекте, рискнул бы научным именем.

Мы все помним, какой шок вызвало невинное заявление д-ра М. Шайбель на Детройтском конгрессе 1957 года.

Тогда сам сэр Дж. Джефферсон вынужден был внести коррективы в свой доклад «Ретикулярная формация и клиническая неврология», чтобы охарактеризовать реплику д-ра Шайбеля как «невероятную»: «Д-р Шайбель, после того как он представил свои прекрасные гисто­логические препараты, выступил с просто невероятным заявлением, что “это” (ретикулярная формация) и есть центральная нервная си­стема».

Полагаю, что есть необходимость расшифровывать смысл харак­теристики «невероятная» из уст сэра Джеффри Джефферсона (1913- 1961), радикального академиста, клинициста и крупнейшего авто­ритета нейрологии.

Сэр Джеффри был знаменит безупречным лексиконом и сверх­деликатностью. Данная реплика была для него крайним лексиче­ским пределом при выражении недоумения и гнева.

(Puto, все вынесенные за XX век смертные приговоры не могли бы конкурировать в убийственности с этой характеристикой.)

Я в лучшем положении, чем д-р М. Шайбель. У меня нет никакой научной репутации, и рисковать мне нечем. (Ita et sir Jeffri pridem mortuus est.)

Puto, что если попытаться кратко сформулировать суть тео­рии ретикулярной формации применительно к таким явлени­ям, как мышление и разум, то мы увидим следующее: ствол мозга homo, включающий продолговатый мозг, мост и средний мозг, — содержит в себе древнюю структуру, управляющую мозгом и ис­пользующую все поздние его формации как свои инструменты. Необходимость в столь сложном инструментарии вызвана исклю­чительной сложностью организма, которому надо обеспечить выживание.

Это управление, вероятно, является не прямым, а строго опосре­дованным, через активацию, возбуждение и торможение различ­ных, в том числе и корковых зон.

(Древние стволовые структуры используют кору точно так же, как они используют зрительную систему или другие анализаторы.)

По ретикуло-кортикальным путям идет активация (или тормо­жение) участков коры (проекционных или ассоциативных центров), там происходит акт анализа, а кортико-ретикулярные связи обеспе­чивают передачу в ствол мозга его сущностной части.

Судя по плотности нейронов в тех ядрах, что вовлечены в пря­мую и обратную связь с корой ( латеральное ретикулярное ядро, парамедианное ретикулярное ядро, ретикулярное ядро покрышки моста), «сеточке» предлагается строгая, точная выжимка, некий ин­формационный концентрат. (Плотность нейронов колеблется в раз­личных ядрах, но она везде невелика. Достаточно сказать, что из всей массы нейронов ретикулярной формации, непосредственно в ядрах — заключено едва 5-7 %.)

Косвенным, но сильным подтверждением интегративной роли ретикулярной формации служит и тот, уже ставший безусловным, факт, что именно стволовые структуры являются (образно выража­ясь) «повелителем сна и пробуждения».

Ненадолго остановимся на понятии «сон».

Не будем забывать о литературно-бытовом характере этого тер­мина, для нас, опять-таки, ничего не означающем. Такого понятия, как «сон», строго говоря, не существует. Оставим его романистам. Мы можем говорить лишь об активности части коры, от минималь­ной (т.н. сна) до максимальной.

(Secundum naturam, т.н. сон имеет несколько фаз и вариаций, но я здесь рассматриваю не частности, а принцип.)