Выбрать главу

(Вернее, можно было бы сказать, что вполне возможен и мало предсказуем некий добавочный эффект этой активации, помимо основного, биологического эффекта.)

Поясняю.

Для коры «мауглеоида», homo erectus или Эйнштейна сработают одни и те же механизмы активации-торможения, идущие от стволо­вых структур.

Для примера — самое простое действие.

Предложим всем трем нашим персонажам взглянуть на ночное небо. (Эйнштейну, «мауглеоиду» и homo erectus.)

Puto, всем троим будет достаточно обычного жеста указания на него, никакой вербальной конкретизации не потребуется. Объект настолько прост и велик, что промахнуться взглядом невозможно.

Далее все будет происходить почти идентично.

У всех троих персонажей последует согласованная краткая ра­бота нескольких мышц шеи, затем — пяти мимических мышц, син­хронно с ними сработают четыре из шести мышц глазного яблока, приподняв его вверх, и сетчатка глаза примет пропущенную через хрусталик «картинку».

Перевернутая «картинка ночного неба» по п. opticus отправит­ся в латеральное коленчатое тело, оттуда — к шпорной борозде, в проекционный центр зрения. Примечательно и крайне важно, что в проекционном центре перевернутость картинки не исчезнет.

«Из-за перевернутой картины, образуемой на сетчатке при помощи хрусталика, верхнее зрительное поле проецируется на нижнюю область сетчатки и передается в область Vj, расположенную ниже шпорной бо­розды; нижнее зрительное поле проецируется над шпорной бороздой» (Nicholls J. G., Martin А. R., Wallace В. G., Fuchs Р. A. From Neuron to Brain, 2006).

Далее картинка проследует в ассоциативный центр, на дорсаль­ную поверхность затылочной доли, где, собственно, и «перевернет­ся» (илл. 43).

(Чрезвычайная важность этого простого обстоятельства заклю­чается в том, что факт переворота картинки лишь на самом финаль­ном этапе, в высшем корковом ассоциативном центре, есть наи­лучшее свидетельство глубочайшей древности этого центра и того, что архитектура мозга была завершена значительно ранее, чем это предполагается.)

Сам переворот — несложное действие, но он происходит толь­ко здесь. Лишь попав в «ассоциативный центр», зрительная инфор­мация становится полноценной, т.е. позволяющей принимать вер­ные поведенческие решения. И это касается как homo , так и любого другого животного любой степени древности. Igitur, этот центр —

Илл. 43. Зрительные нервы и тракты (по Синельникову)

обязательное условие полноценности любого мозга, а не только его «позднеэволюционной модификации», и существует он не в силу того, что поздний homo начал грузить его сложными интеллектуаль­ными ассоциациями и образами.

(Ad verbum, как и в случае с зонами Брока и Вернике, мы в очередной раз убеждаемся в изначальной эволюционной заготовленности зон коры под сложные функции.)

Ceterum, мы чуть отвлеклись от нашей троицы. От Эйнштейна, homo erectus и «мауглеоида», ну скажем, 1925 года рождения. (Или любого другого, но находящегося в рамках условной «современно­сти».)

Для мозга всех троих процесс восприятия картинки ночного неба, ее прохождения по церебральным структурам и прибытия в ассоциативный центр — абсолютно идентичен. (Другого просто не предусмотрено физиологией мозга.)

Вполне вероятно, что и ретикулярная формация будет одинако­во активировать структуры, по которым «проходит» картинка (от ганглиозных клеток сетчатки до дорсальной поверхности затылоч­ной доли). Также вероятно и, более того, неизбежно, что для оцен­ки увиденного и правильной реакции на него будут активированы и все остальные корковые зоны.

При примерно равном количестве нейронов в ассоциатив­ных центрах, их анатомическом подобии, идентичности функций и одинаковом возбудителе — у всех этих трех представителей homo и продукт активации коры должен был бы (по крайней мере) сход­ствовать. Однако это категорически не так.

При взгляде на ночное небо продуктом кортексной активно­сти мозга Эйнштейна будут нюансы представлений об искривле­нии пространства или правки в модель космологической динамики. (Si, vero, poterit se demovere a cogitationibus de gluteo maximo Elzae Levental.)

Продуктом кортексной активности мозга homo erectus и «маугле- оида», несмотря на разделяющий их миллион лет, будет лишь ощу­щение наличия над их головами темноты с яркими точками. (И это в самом лучшем случае, полагаю, что даже подобное предположе­ние фантастично).

Скорее всего, сам «факт неба» и его звездности не вызовет ни интереса, ни самой минимальной реакции. Черное небо не опасно само по себе, оно не съедобно и не означает ровным счетом ниче­го, кроме утраты предметами и существами той отчетливости, кото­рая возможна при ярком свете.

Но ретикулярная формация ответ на свой вопрос, ради получе­ния которого она активировала различные области мозга, все же по­лучит; из двух реальностей, темной и светлой — в наличии темная, более опасная. Secundum naturam, этот «ответ» будет гораздо нюан- сированнее, сложнее и точнее, чем тот, что можно вместить в слово «опасная», но примерный смысл будет, вероятно, именно таким.

Простой пример: даже ощущение опасности — и то двояко. Вме­сте с концентрацией внешней угрозы, генерируемой «темным ми­ром вокруг», у homo проявляется и физиологическое знание повы­шения его собственной угрозы для этого «мира», так как мрак и ему дает некоторые повышенные шансы убить, совокупиться, украсть et cetera.

На «символ темноты» отзовется механизм агрессий. Он спрово­цирует и у «мауглеоида», и у homo erectus страх или насторожен­ность, отрефлексирует их на резкую оглядку по сторонам, мобили­зует обоняние, слух и через ретикуло-спинальный тракт активирует всю мышечную систему.

Строго биологическая (важнейшая) задача будет выполнена.

(Necessario notare, что данная схема (если она верна) будет спра­ведлива применительно как к homo erectus, так и к мауглеоиду, не­смотря на разделяющий их миллион лет.)

Но вот глубокая прозрачная чернота неба и светящиеся в ней точки звезд — не будут и не могут иметь для них никакого смысла.

По одной простой причине. Отсутствуют номинации, ничто не имеет имени. Та часть реальности, что не опасна, не съедобна, не вожделенна, т.е. находится за пределами «круга понятного», круга, очерченного инстинктами, остается безымянной (как в целом, так и в мельчайших частностях), ее бесконечное многообразие бес­смысленно... и неинтересно.