Значимость последнего фактора (несмотря на скупость моего упоминания о нем) не только несомненна, но по важности едва ли не равняется основным внешним раздражителям. Здесь уместно сослаться как на И. Павлова, так и на И. М. Сеченова: «Надо признать в больших полушариях существование еще особых анализаторов, которые имеют целью различать огромный комплекс внутренних явлений, происходящих в самом организме. Нет сомнения, что для организма важен не только анализ не только внешнего мира, для него также необходимо сигнализирование вверх и анализирование того, что происходит в нем самом» (Павлов И., 1912); «Мышечное чувство может называться ближайшим регулятором движений и в то же время чувством, которое помогает животному познавать в каждый данный момент положение в пространстве, притом, как при покое его, так и при движении. Оно представляет, следовательно, одно из орудий ориентации животного в пространстве и во времени» (Сеченов И. М., 1891). (Добавлю, что любые висцероцептивные и проприоцептивные ощущения точно так же, как и любые внешние раздражители, нуждаются в «оценке» мозгом, т.е. в полноценном «акте узнавания».)
Не следует забывать и то, что наше «существо» тоже находится в движении, следовательно, постоянно получает как существенные изменения верхней, фронтальной и «подножной» картинок, так и смену «личных» ощущений.
Прошу отметить, что этот анализ может дать представление об оценочно-ассоциативной работе мозга лишь во время простого движения на дистанции в пять метров.
Scilicet, описанная мною фактура существенно уступает в сложности и многообразии любым «житейско-бытовым» или экстремальным ситуациям: ухаживанию-спариванию, драке, обучению детенышей, обустройству логова, преследованию добычи, спасению от преследователя et cetera.
Puto, что говоря о работе «примитивного» врожденного разума, обеспечивающего элементарное выживание, мы говорим об обязательном «узнавании» и четкой дифференциации примерно тысячи предметных позиций, о нескольких тысячах связей меж ними и о сложно поддающихся подсчету количестве различных «понятных» явлений и (опять-таки) «знакомых» связей меж ними.
Ad verbum, подобное явление заметили еще И. Павлов и И. Сеченов: «Большими полушариями собаки постоянно производится в разнообразнейших степенях как анализирование, так и синтезирование падающих на них раздражителей, что можно и должно назвать элементарным, конкретным мышлением. Это мышление, таким образом, обусловливает совершенное приспособление, более тонкое уравновешивание организмом окружающей среды». ( Павлов И. Двадцатилетний опыт объективного изучения высшей нервной деятельности (поведения) животных, 1952); «В узнавании есть... даже элементы рассудочности, настолько процесс напоминает собой умозаключительные акты» (Сеченов И. М. Элементы мысли, 1935).
Трудно предположить, что точная оценка столь значительного количества реалий может иметь какой-то другой механизм, кроме работы проекционных и ассоциативных зон коры, их успешной адресации к «базе сознания», хранящейся в гиппокампе, и безупречности связей как коры, так и «базы» с некой интегрирующей церебральной структурой, возможно, с ретикулярной формацией.
Здесь я обрисовал лишь ничтожно малую часть происходящего в головном мозге нашего архаичного «существа». Но даже эта малая часть дает представление об основном принципе и симфоничности его работы.
E supra dicto ordiri, простейший разум, который есть врожденное и неизбежное свойство любого мозга, «примитивным» назвать будет очень сложно. (Хотя пафосность этого понятия несколько и страдает при его трезвой нейрофизиологической оценке.)
Более того, вновь становится почти неизбежным вывод о том, что «мышление» не является никакой принципиальной новацией, что это лишь укрупнение, расширение и обогащение древнейшей функции мозга, происшедшее благодаря изобретению речи, т.е. номинативной системы.
Тут, разумеется, возникает множество вопросов.
И первый вопрос — почему именно homo оказался изобретателем и обладателем этого (возможно) выигрышного «лотерейного билета» (номинативной системы), а не другое млекопитающее животное? Этот вопрос, в известной степени, любопытен, но не является первоочередным. (Следует помнить о микроскопичности как самого фактора «homo», так и его интеллекта в истории развития мозга позвоночных.)
Гораздо важнее определиться с тем, а кому, собственно (в границах любого организма), «принадлежат» все эти ощущения, знания, агрессии и другие инструменты приспособления к реальности и влияния на нее, включая и простейший «базовый» разум?
Кто «хозяин» и «пользователь» всего этого?
«Кто» эта точка организма, концентрирующая в себе часть эффекта могучей электрохимии мозга и использующая ее как руководство к внешнему поведению? И не является ли эта «точка» просто химерой академической нейрофизиологии?
(Понятие «точка» ни в коем случае не надо понимать буквально, это,
скорее, некий лексический образ.)
В свое время сэр Чарльз Скотт Шеррингтон на вопрос о том, что в организме является правящим началом, тем самым «я», что провоцирует и концентрирует вокруг себя (замкнутую в некоей соматической форме) биологическую жизнь, ответил следующим образом: «В многоклеточном организме, в особенности, если речь идет о высших реакциях, составляющих его поведение, как социальной единицы в экономике природы, именно нервные реакции, par excellence играют интегрирующую роль, объединяют организм в одно целое и образуют из простого набора органов биологическую индивидуальность ( Sherrington С. S. The Integrative Action of the Nervous System, 1906).
Эта классическая формулировка Шеррингтона, разумеется, безупречна, но (как легко заметить) она содержит в себе не ответ на наш quaesitum, а ряд новых вопросов, и требует сегодня существенных корректировок и уточнений.
Отметим, что Шеррингтон здесь даже не предполагает наличия некоего «центрэнцефалического начала», некоей «точки» или же отдельной структуры мозга, управляющей как прочими
Илл. 45. Ч. С. Шеррингтон
церебральными формациями, так и нервной системой в целом. Он говорит лишь о «нервных реакциях», которые суть производные всей нервной системы.
Вот здесь уже требуются корректировки.
Общая интегрирующая роль нервной системы в любом организме — несомненна, но утрата даже значительной ее части, которой может лишиться существо с частью органов (как, exempli causa, человек при ампутации конечностей или ряда внутренних органов), не приводит ни к каким существенным изменениям или ослаблениям той функции, что «объединяет организм в одно целое» и создает «биологическую индивидуальность ».