(Приведу одну из самых изящных и простых формулировок этого свойства: «Потенциал действия (нервный импульс) подчиняется закону “все или ничего”. Другими словами, если он вообще появляется, то имеет максимальную величину, которую поддерживает аксон. Более того, он распространяется вдоль нерва без декремента, потому что он постоянно восстанавливается в каждой его точке. Так как нейрон генерирует потенциал нервного импульса, характеристики последнего определяются свойствами нейрона, а не стимулом, который начал серию событий» ( Dethier V., Stellar Е., 1964).
Ad verbum, в существующих видах животных, насекомых, рыб, птиц, рептилий и амфибий морфологическое обслуживание раздражения и рефлексов т. н. ярости и ненависти тоже очень богато представлено анатомически, но поистине восхитительным является и баланс с реализаторами иных свойств нервной системы. Очень показательны в этом смысле примеры пчелы или осы, у которых рефлекторные движения жала обеспечиваются только одним, последним брюшным ганглием, магистрально связанным не только напрямую с нейропилем, но с множеством нервных центров, обеспечивающих тонические рефлексы, т.е. «стабилизаторы позы».
К чему, собственно, эти странные теоретизмы о тех организмах, которые не могли бы ни родиться, ни существовать?
Да только к тому, что с их помощью легко иллюстрировать всевластность нервной системы в деле морфогенеза, видообразования и процесса эволюции.
Как мы можем убедиться, предположение, что именно нервная система, интегрируемая ретикулярной формацией (в процессе эволюции), строит организм «под себя», а многообразие видов образуется за счет степени ее развитости и вариативности, может считаться вполне допустимым.
Следы ее определяющего влияния заметны во всем — от общих форм любого тела, до дислокации рецепторики.
Это — не бесспорная точка зрения, но у нее есть множественные и прочные основания.
Как мы знаем, у всех позвоночных при самом феерическом разнообразии их форм и свойств мы видим стабильно роднящую их идентичность, как нейронов, так и типов связи меж ними, слагающихся в поразительно сходственные общие системы. Об этом трудно сказать лучше, чем проф. С Н. Оленев: «В результате этого общий план строения нервной системы у миноги, змеи, курицы, колибри, человека, слона — различается гораздо меньше, чем различаются сами организмы» (Оленев С. Н. Конструкция мозга, 1987; Развивающийся мозг, 1978).
Расшифруем этот догмат классической нейрофизиологии, прекрасно сформулированный проф. Сергеем Николаевичем Оленевым. Первоначально (в контексте нашего исследования) он представляется и уязвимым, и конфликтным: если организм есть лишь «проекция» особенностей нервной системы, ее инструмент, то каким образом, при подобности нервных систем, мы видим такое разнообразие организмов?
Ответ, я полагаю, vulgus terminale и содержится в глобальном морфологическом обобщении различных форм жизни, сформированных развитой нервной системой.
Совершив это обобщение, мы перестанем видеть «существенные различия» меж организмами.
Exempli causa:
Обратим внимание на такой банальный факт, как наличие «головы» (а у беспозвоночных — ее аналогов), и переведя этот термин с языка приблизительных понятий, увидим, что практически у всех живых существ «головой» называется типовая анатомическая конструкция, где на очень небольшой площади сконцентрированы зрительные, обонятельные, слуховые рецепторы, начальные точки пищевого и дыхательных трактов, механизмы захвата пищи, жевания, ослюнения, глотания, вокализации и артикуляции. Более того, у млекопитающих здесь же размещается сложная иннервационная система, которая при помощи лицевых мышц производит демонстрацию основных эмоций. Repeto, все это стеснено на очень небольшом сегменте тела, в непосредственной близости к концентрату нервной системы (головному мозгу).
Здесь se sustinere difficile от приведения формулировки Ч. С. Шер- рингтона, который подводит в этой теме жесткий и точный итог: «Зрительные рецепторы обычно располагаются вблизи ведущего полюса, и будучи расположены именно таким образом, устремлены в пространство, в направлении передвижения животного. Также обстоит дело с обонятельными рецепторами. Движущая масса тела позади, в форме вытянутой последовательности движущихся частей остального тела, с этой точки зрения является моторным придатком, который находится в распоряжении дистантных рецепторных органов, расположенных впереди. Сегменты, находящиеся на ведущем полюсе тела животного, вооруженные развитыми дистантными чувствительными органами, и являются тем, что носит название головы» ( Шеррингтон Ч. С Интегративная деятельность нервной системы, 1969).
Следует отметить вслед за J. N. Leonard, что это «тесное соседство рта, мозга и органов чувств равно характерно и для самых примитивных животных, и для человека» (Life Before Man, 1977).
Ad verbum, это свойство имеет прекрасную иллюстративную базу в культуре homo: даже созданные религиозным воображением «боги», имеющие сверхъестественную природу и предполагаемую независимость от морфогенеза, наделены таким эволюционным завоеванием, какпоперечноротость;иточнотакже, как шимпанзе, вараны или раки, они имеют концентрацию основных рецепторов в переднем (верхнем) сегменте туловища. Беглого взгляда на изображение Кецалькоатля, Варшравана, Иеговы-Иисуса, Хиненуйтепо, Зевса et cetera достаточно, для того чтобы убедиться, что принцип расположения органа для захвата, измельчения, ослюнения пищи в тесном соседстве с основными рецепторами воображение homo аккуратно перенесло с развившихся животных и на своих «богов», не рискнув наделить последних чертами, абсурдными с точки зрения... эволюционной физиологии. А his stereotypis caris nemo abnegat etiam nunc, etsi nimio subtilius esset imaginari deum-patrem in iconis (quasi substantiam vetussimam), non transversariorem, sed cyclostomaticum (oricircularem), cum synthesi placodium squamarum mobilium in ore et chondroide ano periorale cum antennis.
(Примерно такая же картина ожидает нас и при рассмотрении у самых разных видов животных принципов конструкции пищеварительной, дефекационной, половой систем, строения внешних органов et cetera.)
Прочность стереотипа о «многообразии» животных форм связана с объяснимой «местечковостью» наших представлений: все отличия, например, бегемота от крысы, а кошки от человека, сегодня кажутся homo крайне существенными и чуть ли не фатальными.
Это неудивительно, так как homo, никогда не наблюдавший иных форм и принципов жизни, кроме его окружающих, через таксономические культы науки и различные классификации приучается видеть «многообразие», отчасти игнорируя фактор родственности всех организмов, и то обстоятельство, что все формы жизни неизбежно «упаковываются» в единый глобальный принцип образования, размножения и умирания. Так, нумизмат, запертый в своей страсти к редким монеткам, видит чрезвычайные и важные различия между сестерцием Марка Аврелия и рублем Брежнева; в его коллекционерском «мире» имеют роковое значение: глубина насечки на гурте, потертости буквочек и царапины, век изготовления, металл, стоимость и т.н. историко-культурное значение.