Так и шли мы с ней к парку Варошлигет, где размещалась промышленная выставка, как бы стыдясь друг друга, она стеснялась меня, потому что, по ее мнению, я увидел нечто некрасивое в ее Венгрии, а я потому, что не смел сказать ей, что в дорогой моей России, бесконечно любимой моей земле все-таки есть и шахер-махер.
При входе в парк Варошлигет шла бойкая торговля билетами разных лотерей. Старичок сидел на раскладном стульчике, на шее у него, как пышные венки, висели гирлянды билетов. Такие же гирлянды свисали с высокой палки, которую он держал перед собой. Все было похоже на веселую игру — надо было выбрать билетик, старик отрезал его ножницами, оставляя на веревке половину, где был обозначен контрольный номер. На отрезанной половине значился размер выигрыша. Девочка в кружевном платьице, которую приподнимала к гирлянде раскрасневшаяся от возбуждения юная мама, тыкала пальчиком уже в третий билет и третий раз выигрывала по восемь форинтов.
Я заплатил четыре форинта, столько стоил билет, старик отрезал ножницами мое счастье, билет был пуст. Жужа засмеялась, щедро купила себе сразу четыре билета, и все четыре выиграли.
— Получается, я счастливая? — она удивилась. — Это ты принес счастье. Надо скоро-скоро купить тото-лото и выиграть миллион форинтов.
Она потащила меня к киоску, где продавали тото-лото, купила несколько билетов, заполнила их, шепча что-то, словно произносила заклинание, и бросила в ящик, сказав убежденно:
— Выиграю! Два миллиона!
Не знаю почему, но я поверил, выиграет. Два миллиона. Не меньше. Выигрывают же другие, даже фотографии этих счастливчиков вывешивают для всеобщего обозрения. Выиграет и она, и ее фотография будет висеть на стенде, рекламирующем выгоды тото-лото.
— Ты счастливая, — сказал я, — выиграешь.
— Я очень несчастливая, — сказала она весело, — нет у меня даже маленького счастья.
И от этого веселого восклицания у нее выступили слезы, она быстро отвернулась, чтобы скрыть их…
— Что такое счастье, Николас? — спросила она через мгновение.
Я засмеялся.
— Кто-то сказал, не помню, что он знает, что такое счастье, пока его не спрашивают, но, когда спрашивают, он не знает, что это такое… А Сенека сказал: вы получите свою долю счастья, когда осознаете, что все люди весьма несчастны…
— А у нас говорят, — грустно сказала Жужа, — тот несчастлив, кто повторяет чужие слова.
Не помню, интересной ли была выставка машин, станков, автоматов, наверно, интересной, народу было много, народ толкался, двигался туда-сюда, ел мороженое, сосал конфеты, жевал жвачку, дети, как флаги, несли разноцветные воздушные шарики, а я смотрел на Жужу, которая тоже жевала жвачку, ела мороженое, сосала конфеты и несла, смеясь, пять шаров, привязанных к пяти пальцам руки. А потом одновременно отвязала нитки, и шары поплыли в синее венгерское небо, разлетаясь в разные стороны, во все части света, все выше, все дальше, и исчезли из глаз.
Должно было в этот день что-то случиться? Должно, потому что в жизни нет дня без чуда — большого или маленького…
За невысоким барьером, чтобы ему не мешали, сидел гончар и тут же, сосредоточась, не видя толпу, глазеющую на него, делал из мертвой глины живые изящные кувшины, горшки. Это было в самом деле чудо, как из куска глины, которую он мял в руках, будто тесто, а потом небрежно бросал на станок, как из этого аморфного куска в считанные мгновения рождалась форма, рождалась вещь, изящная, тонкая, рождалась красота. Он, мастер, и не смотрел на свое творение, а куда-то вдаль перед собой, лишь руки его слегка двигались, осторожно направляя глину. Он заученно делал свое привычное дело. И все же это было творение, из ничего рождалось нечто, чему предназначено отныне жить уже совместно с человеком. Они встретятся потом — родившийся на моих глазах кувшин и человек. Человек будет держать его в своих руках, носить в нем воду, поить из него молоком детей или поливать на руки во время утреннего умывания. Это было творение, люди, столпившиеся вокруг мастера, с благоговением смотрели на него, удивляясь, как и я, вечной тайне всякого ремесла производить форму из бесформенности. Глина была беременна кувшином, человек только облегчал ей роды. Но, в отличие от человека, от мира живых существ, плод не отделялся от матери, а приобретал иную форму. Я сказал Жуже, что в этом и есть подлинное счастье — творить, создавать новые предметы и вещи, населяя ими мир для людской пользы.