Атмосфера благожелательности, дружбы, умиротворения окутала всех и быстро размягчила некоторую официальную напряженность. Через час уже рассказывали друг другу анекдоты, смеялись. Все, по-моему, знали венгерский язык, и только я не знал, всем было легко общаться, и я потихоньку ушел, походил по парку, но совсем исчезнуть было неудобно. Хотя почему неудобно? Я же посторонний человек, и я не исчез, а скоро вернулся.
Все, и гости, и хозяева, разбрелись по группкам, кто-то продолжал деловую беседу, кто-то скучал, кто-то дремал в кресле после обильной еды и выпивки. В вестибюле на широком диване, развалясь, сидел молодой человек лет тридцати, один из русских гостей. Он был пьян. Без акцента, хотя и несколько заплетающимся языком говорил по-венгерски с Ласло, который стоял перед ним с вежливой улыбкой. Тут же и Ференц стоял и тоже изображал на лице нечто вежливое.
— О чем вы толкуете? — спросил я Ференца.
— Ничего, так просто, — сказал Ференц.
— Это еще кто? — и гость ткнул вялой рукой в мою сторону. — Это ты писатель?
Он был лет на двадцать моложе меня, но пьян, и я решил быть снисходительным и, засмеявшись, сказал:
— Да, я Лев Николаевич Толстой.
— Остряк, — сказал молодой человек, — фигура. А где борода, Лева?
— Вот бороду я сбрил.
— Что ж ты написал, Толстой? Ерунду какую-нибудь?
— Так точно, ерунду, — сказал я, смеясь.
— Писателей развелось, — проговорил молодой человек, — а читать нечего.
Ласло что-то сказал ему по-венгерски. Но молодой человек отмахнулся.
— Не учи… Тоже мне учитель! Подумаешь, какой большой начальник! А вот это видал?
И он показал нам дулю, большую такую фигу.
Ласло выжал улыбку.
— Комбинация из трех палец называется…
Ференц, молчавший все время, что-то сказал пьяному гостю.
— Тебя вообще не спрашивают, — воскликнул молодой человек. — Ты тут с боку припека. Дырка от бублика.
Терпеть больше не было моих сил. Рядом сидели люди, они слушали все это с бесстрастными лицами, а эта пьяная свинья безнаказанно хамила хозяевам, в доме у которых она гостила.
Господи, что чувствуют они? Не станут ли судить по одной паршивой овце о всем стаде? Не дай бог так им судить! «У вас нет шахер-махер», — говорила Жужа. Да, да, дорогая Жужа, у нас нет шахер-махер, у нас не должно быть никакого шахер-махера, нет у нас этого!
— Заткнись, — прошипел я, подойдя к нему, наклонившись над ним, окутанным винным запахом. — Я ударю тебя!
Тень пробежала по его лицу. Он отмахнулся от меня, опустил голову на грудь и сделал вид, что задремал.
Все разошлись тихо, будто ничего не произошло. Я сказал ему:
— Я не оставлю это так.
— Испугал, — сказал он, не открывая глаз, не поднимая головы. — Фамилию мою знаешь? Не забудь. — Он назвал свою фамилию.
Часа через два, когда все уезжали, он, протрезвевший, подошел ко мне. Лицо его было заискивающее, даже застенчивое, лицо провинившегося школьника.
— Извините, — сказал он. — Не надо выносить сор из избы. Больше не буду, честное слово.
Так и сказал «больше не буду».
— Нет, надо выносить такой сор из избы. Тем более что изба не своя, — ответил я и ушел…
Он уехал, все гости тоже уехали, снова со мной остались только Ференц и Ласло, и я пытался извиниться перед ними за хамство своего соотечественника, но они уже посмеивались, уговаривали меня не обращать внимания, забыть. От их снисходительности мне становилось еще более неловко, потому что такое бесследно вряд ли проходит.
Я верил, что, вернувшись в Москву, найду способ наказать хама.
Но потом, возвратясь в Москву, забегался по иным делам, с другими заботами и…
Впрочем, ну его… Ходить куда-то из-за дурака, портить себе нервы, тратить время, здоровье, что мне, в самом деле, больше всех надо, что ли… Фиг с ним. Он же сказал «больше не буду».
…Вот так, наверно, и происходит в нашем сознании амнистия всякой подлости, это, наверно, и называется равнодушием. А как по-другому это называется? «Я умываю руки» — так это называется.
Вечером, когда поселок заснул, я вышел к Балатону. Венгерское море шумело, волны накатывались на плоский берег, во тьме мигали какие-то огни, ветер свистел, стукались бортами лодки у причала. Озеро гневалось, плевало мне в лицо водяной пылью…