И тут Иван Федорович понял, кто перед ним, и засмеялся: в Новосибирске в драматическом театре инсценировали его повесть и театр должен на днях приехать на гастроли в Москву.
— Так, значит, вы уже приехали! — воскликнул он. — Очень приятно. Значит, это вы играете в Новосибирске Рогова? Ну, что ж, рад знакомству, веселый вы человек.
— Увы, я не актер, — сказал гость. — Я плод вашего воображения… У вас прекрасная библиотека. В повести вы заставили меня произносить множество всяческих сентенций, мудрых всяких высказываний древних и новых философов, видимо, для того, чтобы показать мою эрудицию. Разрешите, я возьму с полки вот эту книгу и прочту вам одно древнее изречение. Может быть, вы тогда поймете, что происходит, и поверите, что я — это я?
— Конечно, пожалуйста.
Гость снял с полки «Учения философов Древнего Востока», полистал и прочел:
— «Это пространство — мед для всех существ, а все существа — мед для этого пространства. Нет ничего, созданного мыслью, живущего вне пространства. Мысль, будучи созданной, пожелала стать явной, с более четким обликом, будто рождена женщиной. Мысль, ставшая явной, с более четким обликом, будто рожденная женщиной, — мед для воображения всякого, кто ее принимает. Мысль, ставшая медом для воображения всякого, кто ее принимает, мед для иного пространства, где она живет».
Он закрыл книгу, поставил ее на место и сказал:
— Я ваша мысль, ставшая явной.
Иван Федорович молчал. Он долго, задумчиво смотрел на человека, называющего себя именем его героя Дмитрия Рогова. «Какой странный сон, — подумал он, — будто наяву».
— Ну, хорошо, продолжим игру. Но зачем? Итак, вы, значит, моя мысль, ставшая явной, мед иного пространства, где живет. А где, собственно, живет?
— В воображении тех, кто прочитал вашу книгу.
— Ясно, — сказал Крутояров, — понятно. Вы ничто, пустота. Или кто? Моя материализованная совесть?
— Ну, что вы, — воскликнул гость, — какая я совесть! Увы, я не совесть. Совесть вы можете заглушить, пойти с ней на компромисс, все равно что дать ей взятку, оправдать все свои поступки. Но как вы меня уничтожите, дав мне жизнь? Невозможно, к сожалению. Тысячи людей прочли то, что вы сочинили за этим столом. Я уже не в вашем воображении, а в воображении тех, кто читал вашу книгу. Как заставить их память забыть меня?
— Кошмар какой-то! — сказал Крутояров. — Нет, ну, хватит, не надо больше, не разыгрывайте меня.
— Да не разыгрываю я. Я пришел затем, чтобы сказать, как мне неудобно жить в воображении людей. Кто я, созданный вами? — Он засмеялся. — Я безупречен в поступках и помыслах. Вы хотели, чтобы люди были похожи на меня? Но как же так? Я, такой замечательный в вашем воображении, в сознании многих людей совсем иной…
— Ну, хорошо, давайте продолжим эту непонятную игру, — сказал Крутояров. — Сколько людей, столько и голов. У каждого свое воображение. Один видит черное там, где белое. У меня множество писем — верят люди в Рогова. Ему нелегко жить — он совестливый человек.
— Не понимаете! — почти страдая, воскликнул гость. — А сами вы такой же, как он? Разве автор не должен соответствовать тому, что проповедует? Вы дали мне жизнь, я во многом ваше отражение. Ваш дух во мне. Вы такой же, как Рогов?
— Значит, вы все-таки хотите сыграть роль моей совести. Может быть, хватит? Снимите маску, давайте выпьем.
— Невозможно, мой создатель, — он засмеялся, — я же не пью. Ничего, кроме чая.
— Тогда давайте разбежимся, — сказал Крутояров. — Итак, что вы хотите от меня, товарищ мистификатор?
— Да ничего я не хочу, — с досадой ответил гость. — Просто соответствовать тому, что провозглашаете. Не берите взяток.
— Я беру взятки? Ну, знаете! От кого?
— От людского доверия. Вы судите людей. Разве судья, вынося людям приговор, не берет на себя функцию народной совести? И оттого сам должен быть безупречен.
Крутояров усмехнулся.
— Кто же вы, в самом деле? Из какого театра? С Таганки, что ли? Они любят там подобные эффекты…
— Я пойду, извините, прощайте, — вздохнул гость.
Воистину мир перевернулся, все встало вверх ногами: одному является черт, другому вымышленный им же персонаж.
Он никак не мог заснуть, а утром проснулся поздно, когда жена ушла на службу. Она — оптик — работала в научно-исследовательском институте. Болела голова. Крутояров выпил таблетку анальгина и сел за письменный стол. Дурацкий какой-то сон приснился, оттого и болела голова. Надо же — собственной персоной явился перед ним Дмитрий Рогов. И в то же время сон был так реален…
Белый чистый лист бумаги всегда и притягивал его, и пугал. Странное, необъяснимое чувство испытывал он обычно, приступая к работе. Ему нравился сам процесс писания, сочинения, когда слова ложились рядом и на мертвой странице возникала иная жизнь, иная реальность, рожденная его воображением. Из ничего вдруг появлялись люди, говорили, куда-то шли, что-то делали.