— Сколько ему дать?
— Откуда я знаю? Этот тип продает своих дочерей за деньги, падок на деньги, проходимец.
— А если он запросит несколько тысяч?
— Хватит ему за глаза и одной тысячи, и этого даже много. Но чтобы дочь Джемшира была у нас!
В дверях Ясин-ага столкнулся с мрачным, расстроенным Залоглу.
Огромные усы племянника, ультрамодные галифе и триполитанский кушак привели Музафер-бея в ярость.
— На кого ты похож? — Музафер-бей даже привстал.
Залоглу растерянно оглядел себя.
— На кого, дядя?
— Еще спрашивает! — он выругался. — Ты что, не в ладах с зеркалом? Что это? — он ткнул пальцем, показывая на сапоги, галифе, усы. — Это, это? Сморчок, а туда же — форсить!
Залоглу понурил голову и стоял, боясь шелохнуться, боясь сделать или сказать что-нибудь невпопад.
Музафер-бей вскочил с кровати, порылся в ящике стола и с ножницами в руке подошел к Залоглу.
— Вот так! — рявкнул он и срезал один ус, другой. — Не желаю, чтобы мой племянник походил на ружейников Абдула Хамида[35]…
Залоглу весь дрожал. Он не мог представить себя без усов иначе, как совсем маленьким, жалким и ничтожным.
— Этот имам говорил о каком-то видении… Что за видение? — прогремел зычный голос Музафер-бея.
— Не знаю, — заикаясь пробормотал Залоглу, — мне ничего не известно…
В дверях появился Ясин, Музафер-бей обратился к нему:
— Какое там видение явилось, Ясин-ага? Расскажи ему.
Ясин-ага не понял ситуации:
— Я ведь уже рассказывал тебе, Рамазан-бей, — сказал он, поворачиваясь к Залоглу.
Музафер-бей набросился на племянника.
— Так что ж ты говоришь, что не знаешь, что тебе ничего не известно? Он, оказывается, рассказал тебе?
Залоглу казалось, что он тает и становится все меньше и ничтожнее. Он дрожал и непрерывно менялся в лице. Он подумал о Гюллю: только бы она не увидела его таким.
— Уходи, убирайся вон! — закричал Музафер-бей. — Дрянь, лгун бесстыжий!
Залоглу выскочил из комнаты.
Музафер-бей кричал!
— Это все его, этого сукиного сына штучки. Все ясно. Он пошел к имаму, стал умолять его, тот и придумал всю эту историю с видением. Зря мы обидели имама. А этот Залоглу, сукин сын, оказывается, курит гашиш и чем только не занимается.
— Не знаю, господин мой, — сказал Ясин-ага. — Не видел, не слышал.
— А вот мне докладывали. — Музафер перевел дух. — Но как бы там ни было, займись этим делом и жени этого типа. Увидел девчонку — и, должно быть, влюбился… Джемшир нам не чужой. Подкинуть ему несколько курушей… А девчонка, смотришь, и прикрутит хвост нашему шалопаю, будет больше дома сидеть, делом каким займется. Понял?
— Понял, хозяин.
— Ступай, извинись перед ним!
X
Хафыз-Тыква, увидев в окно Ясина-ага, озабоченно ковылявшего к его дому, мигом забрался на постель, накинул на плечи одеяло, надел на голову расшитую парчой тюбетейку и, закрыв глаза, раскачиваясь из стороны в сторону, стал бормотать себе под нос молитву.
Ясин-ага вошел. Видя, что имам молится, он остановился у порога в почтительном молчании. «Благословенный, — умилился Ясин, — как истово он молится! Как можно было грубо обойтись с таким набожным, любимым рабом всевышнего. До чего мы дожили, о аллах! И как не помянуть добром прошлое, и кто ведает, какие испытания уготованы нам в будущем? Возьми мою душу, аллах, но не дай глазам моим увидеть еще худшие дни».
Хафыз-Тыква, закрыв глаза и сдвинув брови, продолжал сосредоточенно взывать к аллаху. Его монотонное причитание перешло в глухое ровное гудение. С каждым новым словом молитвы он распалялся все больше и больше.
«О благословенный, — думал Ясин-ага. — С какой страстью он творит свою молитву. А ты, Музафер-бей, обидел такого человека! Словно он не сын своего отца… Эх, минувшие денечки! Да случись при жизни покойного добродетеля прийти святому имаму и завести речь о пророке Махди, ему не пришлось бы выслушивать грубости. Нет, покойный оказывал уважение каждому, будь то хаджи, ходжа или дервиш[36]. Потому и были все счастливы, уважали друг друга, не знали, что такое нехватка хлеба насущного. А теперь? Погрязли в распутстве…»
Отрешенный вид почтенного имама вконец умиротворил Ясина-ага, он тоже закрыл глаза, как Хафыз, и точно так же, раскачиваясь из стороны в сторону, стал бормотать известные ему молитвы намаза[37]. А так как он знал их немного, то, пробормотав последнюю оставшуюся в памяти, начинал все сначала, не забывая при этом поглядывать изредка на его светлость имама.
35
Абдул Хамид II — турецкий султан, годы правления которого (1876–1908) получили в истории Турции название «зулюм» (буквально — тирания, гнет).