Первое время он отговаривался:
— Несчастный случай, шайтан попутал…
Потом заговорил по-другому.
— На самом-то деле, признаться, не так все это было. Эй, ты! — сказал я ему. — Лучше утихомирься, а не то я тебя прибью. Ну, он — умолять: Ах, Хамза-ага, я нехорошо сделал, провалиться мне на этом месте, не увидишь меня больше с ней, и все такое… Ну я поверил, а он, оказывается, за нос меня водил… Но только мы не из тех, с кем можно шутить! Ну выстрелил я и набил ему брюхо свинцом!
Хамза любовался своей историей, украшая ее все новыми подробностями.
— …Ну, и узнал я, что он таскается следом за моей сестрой! — рассказывал он однажды. — Я подумал и сказал себе: послушай, Хамза, и ты проглотишь это? Двухкопеечный малый таскается за твоей сестрой, а ты промолчишь? Разве можно так, Хамза? Не вытерпел я тогда… А надо вам сказать, что у меня есть подружка, жена директора фабрики. Как она любит меня, и передать невозможно! Велю умри — умрет, ни минуты раздумывать не станет. Такая бабенка…
Ибрагим, приговоренный за убийство к двадцати пяти годам тюрьмы, высунул голову из-под одеяла и под оглушительный хохот камеры прокомментировал все, слышанное от Хамзы за эти дни, по-своему.
Бледное лицо Хамзы залилось краской. Он встал.
— Что ты хочешь сказать?
Ибрагим уже несколько дней приглядывался к Хамзе, но сдерживался. Дерзкий тон, каким этот мальчишка спросил его, что он хочет сказать, был достаточным основанием, чтобы проучить хвастуна.
Ибрагим откинул одеяло, соскочил с нар и, ни слова не говоря, сбил Хамзу с ног.
Хамза поднялся, но второй удар отбросил его почти на середину камеры.
Хамза катался по полу под пинками Ибрагима, так и не поняв, за что на него набросился этот каторжник.
— Скотина! — сказал наконец Ибрагим. — Вчера одно, сегодня другое. Храбрость свою показываешь? А теперь вставай!
Сконфуженный Хамза поднялся, вытер глаза.
— И чтобы я больше не слышал, как ты тут выламываешься! Понял?
Но уже на следующий день он разрешил Хамзе стелить постель рядом с собой.
С того дня Хамза ходил по пятам за Ибрагимом.
Они вместе ели, вместе пили кофе, вместе выходили в комнату для свиданий, когда Хамзу навещали родственники.
Жена директора пришла с кучей подарков и с фиолетовыми кругами вокруг заплаканных глаз.
— Хамза, дорогой мой! — изливалась она. — Ах, Хамза, что я буду делать без тебя четыре года?
Ибрагим усмехнулся в усы:
— Не расстраивайся, сестричка. Что не случится, пока новый день родится. Глядишь, завтра переведут твоего дорогого в хорошую тюрьму, а то и вовсе: придут к власти демократы — и амнистию объявят… Подожди…
Так было каждое свидание.
— Смотрите за моим Хамзой, — умоляла она. — Очень прошу, присматривайте за ним.
Женщина доставала кошелек и одаривала всех, и в первую очередь Ибрагима.
Хамзу окружили заботой. Ибрагим не разлучался с ним ни днем, ни ночью. Двое из их камеры готовили им пищу — Ибрагиму и Хамзе, стелили постели, подавали чай и кофе, прислуживали за едой и мыли за ними посуду.
Хамза принимал это как должное: еще бы, он друг самого Ибрагима!
Хамза надевал на голову фиолетовый тюрбан, конец с кисточкой лихо забрасывал за ухо и красовался в таком виде рядом с Ибрагимом, изображая Айваза при Кёроглу[53].
Время от времени приходили отец с Решидом. Они ничего не приносили. Они знали, что директорская жена поит парня птичьим молоком. Да и Хамза всякий раз напоминал, что у него всего вдоволь.
— Вы о себе побеспокойтесь, — уговаривал он. — Господам на воле так не живется, как мне здесь. Для нас с Ибрагимом здесь ни указов, ни законов не существует, и пусть только кто осмелится косо взглянуть в мою сторону! Верно, Ибрагим-ага?
Ибрагим по своему обыкновению ухмылялся в усы:
— Кто же это осмелится?
Цирюльник Решид довольно кивал.
— Молодец! Таким и должен быть молодой человек!.. Ты не за какой-нибудь пустяк сидишь, Хамза, за убийство! Эх, только бы сестренку твою пристроить…
— Ну а что, двигается дело? — интересовался Хамза.
— На свете есть аллах, за ним я… — неопределенно отвечал Решид.
— Что говорит-то?
— Кто?
— Да Гюллю.
— Ничего не говорит, молчит. Замкнулась, будто на замок. Кто предупреждал, пока не уберем черномазого, делу не бывать? Или я не предупреждал?