Неожиданная разговорчивость Лапетеуса показалась Хаавику немного странной. Он решил, что причина — его рассказ и что Лапетеус до сих пор неравнодушен к Хельви.
Разговор Хельви и Пыдруса, подслушанный Хаавиком, проходил так.
Пыдрус: — Порой я чувствую себя мальчишкои, у которого на губах молоко не обсохло и который ничего не умеет. Хотелось бы сделать все хорошо, но… Что мы закажем?
Хельви: — Я только выпью кофе.
Пыдрус: — Кофе здесь плохой. Поедим.
Хельви: — Я не понимаю Юрвена.
Пыдрус: — Пожалуй, возьму омлет. Советую и вам.
Вы похудели.
Хельви: — Только кофе. И пирожное, если я выгляжу такой уж тощей.
Пыдрус: — По-моему, цели у Юрвена самые хорошие. Выпьем что-нибудь? Быть может, вина?
Хельви: — Нет, а то я сегодня способна напиться допьяна. Но если вам охота, то закажите.
Пыдрус: — Триста граммов. Это не много. Напиться не поможет. Я не люблю плаксивых людей, а вино делает людей жалостливыми.
Хельви: — На фабрике было лучше. Мне нравится физическая работа. Такая работа, результаты которой можно видеть и рукой пощупать.
Пыдрус: — Значит, договорились: один омлет, два пирожных — потому что вы такая худенькая, — одного не хватит; два кофе и триста граммов вина. Если вы не хотите, я выпью один.
Хельви: — Я все же не понимаю Юрвена. Вижусь с ним почти ежедневно, но сущности его не уловила. Закажите и мне омлет. При условии, что вы съедите одно пирожное.
Помолчали.
Пыдрус: — Я вам благодарен.
Хельви: — Я уйду, если вы будете так продолжать.
Пыдрус: — Извините, вы правы.
Снова тишина.
Пыдрус: — Знаете, что меня больше всего заставляет задуматься? У меня появились новые друзья. Люди, которые раньше на меня зубы точили, теперь выражают свое сочувствие. Неужели они действительно считают меня своим единомышленником? Это было бы ужасно.
Хельви: — Они не считают вас своим единомышленником. Они только надеются, что из вас может выйти их единомышленник.
Пыдрус: — И это ужасно.
Хельви: — Будет ужасно, если вы не обманете их надежд.
Пыдрус: — Нет, я все же дал им основание своей деятельностью. Я подходил к людям как к отдельным личностям и не принимал их как выразителей классовых интересов. Слепой попадет в болото.
Хельви: — Я не сомневаюсь, что вы найдете дорогу, которая выводит с болота.
Пыдрус: — Иногда вы очень жестоки. Я надеялся вы скажете, что я и не падал в болото.
Хельви: — Я рада, что вы не утратили чувства юмора,
Пыдрус: — Мне хорошо с вами.
Хельви: — Вы не первый говорите мне это.
Пыдрус: — Извините.
Тишина.
Пыдрус: — А омлет хорош.
Хельви: — Вам остается еще поговорить о погоде.
Пыдрус: — Критику принимаю. И правда, глупо с моей стороны говорить сейчас об омлете.
Хельви: — Знаете, что я сейчас подумала? Что после того, что произошло, вы никому больше не доверяете. Даже самому себе. Вы подавлены, оскорблены, вы растерянны, а прикидываетесь каким-то… снобом.
Пыдрус: — Возможно, что вы правы. Но сноба я не разыгрываю. И веры не потерял. Я доверяю партийным товарищам. Мадис Юрвен еще не партия.
Хельви: — Вы должны все преодолеть.
Пыдрус: — Если быть откровенным, то я действительно растерян. Понимаю, что я не смог сделать того, что нужно было сделать. Я страдал политической куриной слепотой и не видел людей насквозь. Но… почему меня выгнали, как прокаженного?
Хельви: — Этого многие не понимают. И те, кто проголосовали за предложение Юрвена.
Пыдрус: — Я считал, что нет ничего хуже войны.
Хельви: — И нет.
Пыдрус: — Когда тебя считают предателем, это еще хуже.
Хельви: — Никто не считает вас предателем. Даже Юрвен.
Пыдрус: — Хорошо, что вы пошли со мной.
Хельви: — Это неважно, что я пошла. Когда нам тяжело, всегда приходит кто-то из товарищей.
Пыдрус: — Жаль, что первые годы практики построения социализма я сдал на «неудовлетворительно».
Чертовски жаль.
Хельви: — Я не люблю людей, которые говорят о социализме так, как будто они построили уже несколько коммунистических обществ.
Пыдрус: — Теперь вы позволите поговорить о еде и о погоде?
Хельви: — Налейте мне вина.
Пыдрус: — Закажем еще по омлету?
Хельви: — Нет, больше мы ничего не закажем. Говорите, о чем хотите. Я разрешаю вам все…
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Реэт Лапетеус быстро поправлялась, и врачи разрешили ей выписаться из больницы.
Дома она немедленно начала действовать. Весь вечер звонила друзьям и знакомым. Разговаривала и с Энделем Муруком.
В телефоне задребезжал недовольный голос:
— Доцент Мурук слушает.
— Ты меня не узнаешь? Или не хочешь больше узнавать? Скажи честно.
Голос в телефонной трубке зазвучал по-иному.
— Ты, Реэт! Извини. Сочувствую тебе от всего сердца. Завтра же утром заеду к тебе. Как с Лапетеусом? То есть… с Андресом?
Реэт вздохнула.
— Врачи не говорят. Боюсь, что… Ты не представляешь себе, Эндель, что я пережила… Какого адвоката ты посоветуешь?
— Дебина. Крепкий юрист. Настойчивый, со связями. Я говорил со своим приятелем из суда. Он посоветовал именно Дебина. И сказал, что от самого страшного Андреса можно спасти.
Реэт снова вздохнула.
— Из больницы в тюрьму. Я этого не переживу.
Голос Мурука звучал энергично, ободряюще:
— В тюрьму? Нет, Реэт. Этого Дебин не допустит. Между прочим, безупречная биография твоего мужа в руках такого защитника, как Дебин, — козырной туз. Дважды ранен, два ордена, четыре медали, две грамоты Верховного Совета, с десяток служебных благодарностей. Член партии, принадлежащий, так сказать, к республиканскому активу, и так далее. Мы уже немного посоветовались с Дебином, он настроен очень оптимистично. Я понимаю, что тебе сейчас невероятно тяжело, но самые трудные дни, видимо, уже позади.
Реэт оживилась.
— Я знала, что ты меня поддержишь, — тихонько сказала она. — Спасибо, Эндель. Но ты не принимаешь во внимание самого ужасного. Грязи, которую сейчас разводят вокруг меня.
— Наплюй на сплетников. Большинство просто завидуют тебе.
Какое-то время она молчала. Потом прошептала:
— Быть может, процесса и не будет… Андреса могут… отнести из больницы на кладбище.
Реэт всхлипнула.
— Успокойся. Зачем ты рисуешь себе такие страшные картины? Я говорил с врачами. Его состояние не так уж безнадежно. Сейчас ты видишь все в излишне черных тонах. Я еду к тебе.
Держа телефонную трубку возле уха, Реэт подумала, что лучше бы Мурук приехал завтра. В комнатах не прибрано, и сама она выглядит плохо. Почувствовала себя очень усталой.
— Спасибо, — сказала она едва слышно. — Жду тебя завтра. Сегодня мне тяжело говорить. И состояние у меня еще неважное. Врачи не хотели выпускать из больницы. Я дала слово, что буду соблюдать предписанный режим. Когда я могла бы повидать Дебина?
— Да хоть завтра.
— Привезешь его с собой?
— Сперва я должен с ним договориться.
— Думаешь, что он наиболее подходящий?
— Я убежден в этом. Дебин ориентируется в тонкостях закона и умеет воздействовать на судей. К тому же у него есть необходимые знакомства. Он вообще не берется за безнадежные дела. Завтра в одиннадцать я буду у тебя. Если удастся связаться с Дебином, то вместе с ним. Кстати, Дебин делает чудеса для тех, кто умеют ценить его работу.
Реэт усмехнулась, хотя и не видела своего собеседника. Но если бы Мурук сидел здесь, тогда она вряд ли усмехнулась бы.
— Скупиться я не буду. Можешь дать понять ему это. Жду вас. До свидания. Ночь будет ужасная… До свидания.
— Все окончится хорошо. Желаю наилучшего. Поправляйся.