Выбрать главу

— Ты уж мне рассказывала.

— Деньги у людей есть, — вздохнула Нина, не осуждая хозяев кооперативных квартир, а с сочувствием к самой себе.

— Девушки, здравствуйте, — сказал проходивший мимо модный молодой человек и, как показалось Вере, поклонился ей.

— Здравствуйте, здравствуйте, — ответили подруги.

— Это он кому? — шепотом спросила Нина, а сама как бы невзначай глаза скосила на молодого человека. — Мне или тебе?

— Тебе, наверно.

— Да нет, тебе. Знакомый твой? Верка, познакомь.

— Первый раз вижу. Это он на тебя глядел…

— Нет, на тебя, — расстроилась Нина. — На тебя все всегда в первую очередь внимание обращают…

Это было правдой, и Вера знала, что так оно и есть. Всегда, если они были с Ниной на людях, внимание парней, а уж пожилых мужчин тем более, привлекала она, Вера. Она это чувствовала, и Нина это чувствовала. Разумных объяснений этому Вера подыскать не могла, на Нину, с ее точки зрения, каждый прохожий должен был бы смотреть с восхищением — такая она вся ухоженная, стильная и ритмичная. Однако Нину по справедливости оценивали не сразу и не все, а она, Вера Алексеевна Навашина, вызывала тут же восклицательные знаки. «Яркая ты больно, — объясняла Нина, — у меня одни кости, а ты вон какая». И жестами показывала какая.

— А чего в «Людмиле» будем покупать?

— Ничего, — сказала Нина. — Зайдем просто так, для разгону. Кто же в первом магазине что-нибудь покупает?

Действительно, в «Людмиле» ничего они не купили, хотя там и было кое-что, и красивое, и фирменное, и недорогое. Позже они, естественно, жалели, что не купили ничего в «Людмиле», но сейчас выходили из стеклянного магазина спокойные, рассудив, что раз это торговое заведение расположено у вокзала, значит, первым делом в него бросаются суматошные приезжие люди.

Метро привезло подруг к ГУМу.

Вера звала идти в секции, где продавали шерстяные вещи и белье, а Нина тянула через переулок, к грампластинкам. Побыли у грампластинок, потолкались среди досужего люда, походили от одной секции к другой и к третьей, прислушивались к мелодиям — не брать же им Кобзона или Миансарову, — получили удовольствие от ритмов джайва и гоу-гоу, и уж потом Нина за рубль шестьдесят в блестящем супрафоновском конверте приобрела Матушку и Карела Готта. Верины секции оглядывали серьезнее и внимательнее. Вера все думала о матери, прикидывала, что бы практичнее и по ее вкусу купить — шерсти, что ли, на кофту или саму кофту фабричной вязки, или белье, теплое, но такое, чтобы мать, непривычную к моде, не испугало. Однако же цены были для Вериных средств неподходящие, Вера нервничала, а Нина не понимала, почему на все ее слова Вера отвечает с раздражением.

— Ну ладно, пошли из этого ГУМа, — сказала Вера.

Пошли-то они пошли, и все же не удержались и купили по паре клипсов с длинными подвесками, подешевле, и, проходя туннелем под Манежной площадью и Охотным рядом, радовались им, потому что клипсы и впрямь были удачные.

— Что-то мы с тобой одни клипсы только и покупаем, — сказала Нина. — Словно уши зря кололи.

Прошлой осенью они холили в районную поликлинику, хирург проколол им уши. А серы и они так и не носили.

В ЦУМе, душном, стесненном решительной реконструкцией, Нина заволновалась, как борзая, учуявшая за мокрым кустом зайца. И действительно, что-то несли.

Нина бросилась куда-то, исчезла на пять минут, растворилась в бурлящей суетне готического магазина, и потом вынырнула из-за колонны, из-за снежной бабы — продавщицы пломбира — и схватила Веру за руку:

— Пошли! Быстрее! Я заняла очередь! Они еще есть!

— Где? Что? — не поняла Вера, но вопросы она задавала зряшные, по инерции, а сама уже бежала за Ниной, волнуясь, как и подруга.

Нина притащила ее почему-то к фотоотделу, обрадовала женщин, стоявших в очереди: «А вот и мы!» Давали сумки, черные и коричневые, прямоугольные, с карманом, на длинном узком ремне, с двумя блестящими металлическими замками, кожаные, немецкие. Ах, какие это были сумки! Нина вытащила из своей несчастной, обреченной сумочки деньги и пересчитала их, хотя надо было еще выписать чек, а уж потом идти в кассу.

— Хватит, — сказала она и обернулась к Вере.

И, увидев Веру, она расстроилась и спросила испуганно:

— Ты тоже, что ль, хочешь такую?

— Ну а что же! — сказала Вера.

— Верк, ну зачем тебе-то! Это ведь не твой стиль…

— Ты так думаешь? — засомневалась Вера.

— Конечно! Ты прости, но смешно будет смотреть на тебя с такой сумкой. У тебя сила в другом. Я тебе как подруга советую. Ты же что-то другое хотела купить.

— Ты права. — сказала Вера.

Продавец, светловолосый парень лет девятнадцати, каждый новый чек выписывал морщась и покачивая раздосадованно головой. У него хватало терпения разъяснять покупательницам, что сумки эти не какие-нибудь, а специальные, кофры для фоторепортеров и фотолюбителей, знающие люди смеяться будут. Он и Нине сказал:

— Хоть вы-то каплю здравого смысла имеете? Или еще купите фотоувеличитель и привяжете к бедру?

Нина поглядела на него снисходительно и с жалостью.

— У меня дядя фоторепортер, — сказала Нина, — я ему в подарок.

— Ну, берите, берите, — махнул рукой продавец. — Я думал, хоть вы с соображением.

На эти слова продавца Нина не ответила: что он о ней думает, ее не волновало, а волновало, какую сумку брать — черную или коричневую. Она уж и ту и другую устраивала и на левом плече, и на правом, крутилась с обеими сумками перед Верой, раздражая очередь и продавца, и следы столкновений больших страстей отражались на Нинином лице. Наконец она сделала выбор, со страдальческим выражением глаз сказала: «Черную», — однако на полдороге к кассе она воскликнула: «Ах, что я, дура, наделала!» — побежала к прилавку и зашептала: «Коричневую, будьте добры, коричневую…»