Штефан поперхнулся сливовицей.
– Вот и вышла дура, – вознегодовал Симеон, делая Станке страшные глаза. – С чего ты взяла, что он ждет чего-то?
– Так ведь он сам сказал, что у него другие заботы! – торжествующе выпалила Станка. Крестьяне вокруг слушали с любопытством, девки и вовсе вытянули шеи и зашушукались.
Штефан смахнул с подбородка капельки сливовицы и ошалело отставил кувшин. Какие-то деды предлагали жениться? Дядьке?! Это с какой же радости?..
– Не так все понял Таламане, Станка, – примирительно вступил Мороя. – Он же, пень старый, все сокрушался, как же так – и жизнь наконец-то мирная, и с деньгами уладилось, и турецких прихвостней поразогнали, а слуджер за делом о себе вовсе не думает! То ему Тудор и ответил – что не для себя старается, не ради бабы, там, или денег, а для другого вовсе... Да если б не он, не видать бы никому той мирной жизни! А они ему – жениться...
Столпившиеся вокруг девки, как по команде, прикрыли косынками разом увлажнившиеся глазки и завздыхали. Тьфу ты, в бога душу, выходит, Тудор тут по деревням – навроде Грандисона[80] считается?
Штефан все-таки не сдержался:
– А то человек сам не разберется!
– Они ж ему добра желали, – Мороя повернулся к нему и неодобрительно покачал головой. – Чего хорошего – одному весь век? Малой ты еще, не понимаешь... А оно ж если дома своя баба ждет, а там еще и детки. Оно ж по другому вовсе. И жить веселее как-то, а то он и так-то всю жизнь серьезный был, а в последние годы, почитай, и вовсе улыбаться разучился. Да и нешто мало на свете хороших баб? Поглядел бы по сторонам, глядишь, и отыскалась бы какая по сердцу...
Отыскалась. Давно отыскалась. Перед глазами встало венское кладбище, свежая могила, закаменевшее лицо дядьки, и Штефан вконец вскипел.
– Так то-то и оно, что по сердцу, а не потому, что «самое время»!
– Штефанел, ты чего? – тронул его за плечо Симеон.
– А вас послушать, так вот хочешь – не хочешь, а непременно жениться надо. Просто чтоб было! А надо вон, чтоб как у них...
Штефан махнул рукой в сторону молодых и прикусил язык, пока лишнее не сорвалось.
Про Тудора и маму. Он ведь ее любил. И мама его тоже. Снова вспомнилось, промелькнуло перед глазами...
– Так! А что это мы за молодых давно не пили? – Штефан срочно ухватил со стола чью-то кружку.
– Верно! – оживился притихший было Гицэ, согласным гомоном поддержали остальные.
Штефан лихо, залпом опорожнил кружку. Оказалась ракия – вот и отлично! Потом сорвался с места, подхватил сразу двух подружек невесты под локти, потянул на полянку. Хоровод составился мигом, зазвенели тамбурины, и Штефан первым заорал обычный плясовой припев, ускоряя движение и крепко сжимая девичьи плечи, чтобы цепь не распалась. Он давным-давно заучил положенные шаги, а уж сырбу[81] не спляшет только ленивый, но после кувшина сливовицы и пары глотков ракии ноги так и норовили запутаться, и приходилось следить, чтобы не сбиться. Только все равно, как ни гони, в памяти крутилось другое...
Зимний вечер. Их дом в Крайове. Мама что-то читает. На полу возится совсем еще маленькая Машинката, роется в рабочей корзинке... Штефану поминутно приходилось бросать греческую грамматику, чтобы отобрать у малышки очередной цветной клубочек прежде, чем она начнет его облизывать, но он и рад был бросить греческую грамматику...
Странно. Если припомнить, мама, выбираясь в Крайову, Костаке и Люкситу с собой брала редко, а его – почти каждый раз. И когда Машинката родилась, ее тоже.
Тихий скрип дверей. Штефан занят, домашние дела его никогда не касались, но книга вдруг выскользнула из рук матери и упала ей на колени. А после – и на пол, когда она стремительно поднялась с кресла. В дверях – дядька, видно, что только с дороги, даже плащ не скинул, да и снег не отряхнул толком, и Штефан с визгом бросился вперед, и сестренка взвизгнула тоже, просто так, за компанию, а мама... Мама так улыбалась...
Макарко пихнул его в плечо – он, кажется, сбился с шага. Из-за Макарки выглянула Ануся, посмотрела с сомнением, точно убеждалась, что Штефан еще не шатается от выпитого. И тут же вскинула сияющие глаза на Макарку, обнимавшего ее куда крепче, чем положено для танца. Что ж! Им сегодня можно!
Что тогда говорил дядька? Извинялся за позднее вторжение, объяснял его необходимостью срочно возвращаться к армии... Мама отмахнулась, протянула ему сразу обе руки. Все можно, если человек вырвался с войны в короткий отпуск, верно? Не до соблюдения церемоний...