Пьяный от радости и от радужных надежд, Юсеф-паша обходил с поздравлениями дома друзей и благодетелей и, поднимаясь по ступенькам застланной ковром лестницы к Орхану-эфенди, троюродному брату отца и своему покровителю, едва не налетел на мужчину, человека, такого же молодого, знатного и столь же возбужденного торжествами. Они поздравили себя с тем, что на престол пролился счастливый свет, зауступали дорогу, и в миг, когда их сияющие взгляды встретились, вся их нерастраченная сила молодости и веселья, душевной щедрости и веры в счастливое будущее сама толкнула их друг к другу и они крепко обнялись. Порыв их был искренним, сердечным и бурным, и юный Юсеф понял, что чувство единения с правоверными всего мира, которое всецело владело им с утра, наконец-то прорвалось наружу, встретившись с братским ликом.
Чувство это было знакомо Юсефу-паше и раньше, но в тот день оно завладело им без остатка. Он знал все дно этого чувства — глубокая и безграничная духовная принадлежность к священному союзу людей, объединенных личной и общей верой в аллаха и его пророка. Аллах был убежищем мира, и кроме слепцов, все еще не прозревших это, все те, кого всевышний не обошел своей милостью, казались Юсефу-паше братьями и сомышленниками, независимо от их положения в обществе, языка и рода занятий. Ему страстно хотелось верить, что так оно и есть, он гордился своей принадлежностью к мировому сообществу мусульман, он поклялся быть достойной его частицей; весь жар души он посвящал мусульманству, радуясь, что относится к числу зрячих и посвященных, и ожесточаясь на неверных, не желающих спасаться и препятствующих спасению других.
Всплеск чувства религиозного единения и любви был настолько неожиданным и ошеломляющим, что Юсеф-паша запомнил тот день на всю жизнь, как не забыл он и о том незнакомом сверстнике. Обнявшись, они как мальчишки помчались по лестнице, сильная рука спутника приподнимала Юсефа-пашу в воздух, легко перенося со ступеньки на ступеньку. Так, не разжимая объятий, они добежали до дверей салона, и когда — веселые, раскрасневшиеся и задыхающиеся предстали перед собравшимися, все приняли их за старых друзей или родственников. Их усадили рядом, и хотя оба успели пресытиться угощениями, они не посмели нарушить обычай и присоединились к обильной трапезе Орхана-эфенди. Салон был усыпан цветами, в расставленных по полу египетских корзинках высились пирамидки всевозможных плодов, доставленных из разных концов необъятной империи. Влиятельный придворный, Орхан-эфенди никогда не вступал в рискованные беседы и тем более не позволял ничего подобного в своем доме. В праздник же и вовсе было недопустимым говорить о неприятностях или сообщать дурные вести, поэтому в салоне журчали легкие и приятные разговоры. Разумеется, мужчины не удержались от рассказов о силе и юначестве, у каждого было что поведать об этом, и в какой-то момент Орхан-эфенди указал гостям на пришедшего с Юсефом-пашой юношу:
— А ведь незачем ходить далеко за примерами. Вон стоит молодец! Подковы гнет, коня на скаку остановит, кабы не знатный род, был бы борцом на празднествах и равных ему не знала бы вся земля наша, дари ее всевышний славой своей!
Гости повернулись к юноше, глядя оценивающе. И хотя никто не усомнился в словах Орхана-эфенди, все, в том числе и сам хозяин, почувствовали, что они нуждаются в каком-то подтверждении. Юноша побагровел, заросший черной как смоль бородкой подбородок его дернулся, он попробовал засмеяться, но закашлялся, и его смущенный взгляд забегал поверх голов достопочтенных беев.
— И без коня и подковы видна его сила, — произнес чей-то голос, а юноша, не вставая с оттоманки, протянул руку к одной из корзинок и схватил с вершины пирамидки кокосовый орех. Он несколько раз подкинул его на ладони, словно определяя его прочность, а тот же голос попытался умерить его пыл: