И Маруська положила глаз на привокзальный ресторан, не пустовавший почти круглые сутки. Поначалу она боязливо усаживалась куда — нибудь в уголок за свободный столик и терпеливо ждала, когда на неё обратит внимание какой — нибудь очередной пьяный искатель приключений. Потом стала напиваться до такой степени, что её волоком оттаскивали отсыпаться в маленький кабинет директора, который имел привычку ночевать у себя дома.
— Не угостите даму коньячком исключительно для куражу? — проспавшаяся Марго на опохмелку начинала разводить на дорогие вина других пьяных посетителей ресторана. — Я догадываюсь, о чём вы сейчас хотите меня спросить. Отвечаю: в это время суток я предпочитаю коньяк армянский «пять звёздочек»! И по глазам вижу, что деньги у вас есть!
В результате росла и выручка бара, но и чаевые официантов.
Расфуфыренные одинокие официантки очень удивлялись тому, каким успехом маленькая, рыжая с синюшной кожей Маруська пользуется у проезжих офицеров, посещавших ресторан. Кто — то из них припозднился с демобилизацией, а другие возвращались домой после долгого лечения в госпиталях. Все они очень спешили, но некоторые из — за случайного знакомства с Марго, опаздывали на свой поезд и потом гостили у неё по нескольку дней, ужиная всё в том же в ресторане.
Маруськины соседи поначалу смущались, потом возмущались, потом привыкли к возникшему рядом с ними притону, но неприязненно сплёвывали в след, выходящим из Маруськиного дома, бесчисленным и вечно пьяным гостям.
И её несовершеннолетняя дочка не отставала от распутной мамаши. Поговаривали, что после аборта, она потом еле оклемалась.
Но и некоторые соседи, не слишком замороченные моральными принципами и не пекущиеся о своём авторитете, иногда сердечно откликались на круглосуточно поющий патефон и проскальзывали в злачный дом с обязательной бутылкой спиртного за пазухой.
Иногда чья — то разозлённая жена, предварительно выудив из притона своего непутёвого мужа, вызывала милицию и из двери Маруськиного дома извлекали пьяные, в основном неопознанные тела и на улице воцарялся долгожданный покой.
Но не на долго.
А потом загорелись огромные ёмкости с мазутом, находившиеся рядом с железнодорожной станцией. Страшные языки пламени в адской пляске поднимались высоко в небо и сгущались в чёрный дым, который было видно за несколько километров от пристанционного посёлка.
Со станции на дальние запасные пути выгнали все составы, тепловозы и паровозы, запретили на время остановку пассажирских поездов, а так же на всякий случай провели эвакуацию жителей близь стоящих домов.
Ресторан тоже пришлось временно закрыть. Его работники и общепит в целом несли большие убытки. А из жителей посёлка об этом особо никто не горевал. Не до этого было. Главное дело — самим остаться в живых, да не потерять своё, не всем свалившееся на голову, имущество.
Старухи усердно молились о том, чтобы, не дай бог, вдруг не поднялся ветер. Это грозило катастрофой всему посёлку. И даже небольшая облачность прижала бы дым к земле, и в нём можно было бы запросто задохнуться.
Пожар бушевал долгих три дня, пока в ёмкостях не выгорел весь мазут. Их постоянно охлаждали чередующиеся пожарные расчеты, чтобы они не взорвались.
Человеческих жертв и разрушений тогда удалось избежать, но многие местные начальники всё же лишились своих руководящих постов и не только.
Поговаривали о диверсии. И ранним октябрьским утром сквозь плотный осенний туман соседи разглядывали чёрный «воронок», остановившийся возле Маруськиного дома. В него затолкали Маргошу с дочкой и трёх мужиков.
Один из них попытался сбежать, но меткая пуля НКВДешника прошила ему ногу и его волоком втащили в машину.
Непутёвую Маруську с дочкой в посёлке больше никто не видел. Поползли слухи о том, что они укрывали диверсанта, пустившегося в бега после поджога мазутного хранилища. Вроде бы его потом поймали и расстреляли, как и Маруську с дочкой.
Многие соседи, в том числе и Александр, не веровавшие в бога, перекрестились в благодарность за то, что в утро ареста они находились дома или на работе, а не в гостях у Маруськи.
Хотя в её причастность к поджогу никто не верил.
Даже Лизавета стала примерной женой, но не долгое время.
31
После окончания техникума работу по полученной в техникуме специальности рядом с домом Нюрка не нашла. Но ей повезло и школьная подруга Клава устроила её телефонисткой на коммутатор, размещённый в, наводившем жуткий ужас на жителей посёлка, мрачном здании НКВД.
В её трудоустройстве помогли не только не простые Клавины родители, но и Нюркина безупречная пролетарская семья, а так же её синие глазищи в длинных трепетных ресницах и наивная, ещё детская непосредственность.
Нюркин начальник — героического вида майор Фильчиков явно покровительствовал ей по работе, и иногда провожал «свои подопечные Анютины глазки» до её дома.
Нюрке льстило, что она идёт рядом с подтянутым мужчиной в форме, сильным и обладающим реальной властью, а не с сопливым пацаном. Его дорогой одеколон, смешивавшийся на мокром воздухе с запахом начищенных до блеска сапог, вызывал в Нюрке одновременно и чувство отторжения и поклонения.
— И чего этому козлу облезлому от тебя надо? — возмущалась Наталья. — Ведь не в большом городе живем. Соседи вон уже шепчутся, хоть на улицу не выходи. А на каждый роток не накинешь платок!
— Ну что ты, мам, подумаешь, провожает он меня. Сама знаешь, время сейчас какое. Страшно из дома выходить, — краснея, оправдывалась Нюрка.
Время действительно было лихое. Отпущенные по амнистии по случаю смерти Сталина уголовники просто обнаглели: убивали по всякому поводу и без. Ограбив продуктовый магазин, застрелили старика — сторожа. Зарезали Гришиного друга за отцовские командирские часы. Зверски замучили и задушили проволокой вместе с двумя её огромными собаками одинокую жившую врачиху. Пытали — видно золото искали и деньги. Погибла от их рук и бабка Пчелинцева, отважно вставшая на защиту своего кошелька.
Все это Наталья знала и понимала, но принять открытое волокитство лысого, годившегося Нюрке в отцы, да к тому же женатого майора Фильчикова за её молоденькой, ещё неопытной дочерью никак не могла.
— Нехорошо это, дочка, — донимала она Нюрку. — Жена у этого говнюка больная. Видать не просто так. Достал он её наверно своим блудством! Смотри, как бы судьба тебя не наказала за чужие слезы!
— Мам, ну что ты говоришь, какое блудство? Мы с ним даже ни разу не целовались. Так просто идем, разговариваем.
— Да о чем ему с такой малолеткой разговаривать? Какие у вас могут быть разговоры? — пыталась достучаться до сознания дочери Наталья, хотя у неё самой уже кончалось терпение.
А тем временем Натан Валентинович подарил доверчивой Нюрке горжетку из чернобурки, которая никак не вязалась с её детским темно — синим пальтишком. Но и тут выручила Клава, вовремя презентовав Нюрке свою синюю широкополую шляпу.
Молчавший до того Александр, взглянув на шикарную Нюрку, строго сказал ей: — Принесешь в подоле, ноги тебе оторву, а хахалю твоему бошку отшибу.
Жёстко обозначившаяся морщинка между его густых бровей более чем красноречиво говорила о серьёзности его намерений. У Александра вообще слова редко расходились с делом.
Нюрка поплакала больше от обиды, чем от правильного восприятия строгих слов отчима и согласилась пойти к Фильчикову в гости.
В небольшой, чистой квартире они втроём пили горячий «Цейлонский» чай со сказочно вкусными пирожными и с бутербродами с красной и чёрной икрой. Такой деликатес Нюрка пробовала впервые. Отметив про себя, что всё очень вкусно и вряд ли ей где это ещё обломится, она слопала три бутерброда из пяти, разложенных на фарфоровой тарелочке из красивого сервиза.
Жена майора похожая на учительницу с бледным, больным лицом в, убивающем её тёмном, платье молча глядела на глянцевые листья стоявшего в углу фикуса, почему — то напоминавшего Нюрке венок.