Мона не чувствовала страха. Она была убийцей и преступником, это им стоило опасаться. Тени, сгустившиеся в ее глазах, и манера держать себя удерживали людей в масках поодаль. Этим мужчинам нужна была жертва, а она была охотником.
Таро и Хидео плыли в клубах дыма, не позволяя никому ей досаждать. Ее невинность охраняла их от худшего в них самих, их опытность и близость возбуждали Мону. Здесь было много мужчин и женщин, но они стали лишь обрамлением для сайя, ее опасных волков.
- Я устала.
Хидео подвел ее к двери на балкон, завешенной тяжелой шторой, и тот показался Моне еще одной комнатой, где стенами стала наступившая ночь. Сайя с облегчением растянулся на невысоком ложе и подставил ветру разгоряченное лицо. Рука задумчиво играла чашей с вином, зеленые глаза в полутьме сменили цвет на глубины океана.
- Я до сих пор не понимаю, почему уехал с тобой, дона. Иногда мне кажется, что квартал – единственный подходящий для меня дом, единственное ремесло, которое мне известно. Я не такой, как люди здесь.
Пряди волос скрыли половину лица Хидео, оставляя лишь один любопытный глаз, засветившийся ожиданием. Маска тигра лежала рядом. Мона помнила, как женщины на маскараде трогали его бедра и плечи, тянули на себя, словно добычу. Их руки скользили по телу Хидео с ожесточенной требовательностью, лишенной смущения.
Неудивительно, что он теперь пылает, и Мона с трудом выносила его откровенный взгляд. Он вызывал желание, которое окрашивало все алым.
- Ты их видела, правда?
Край чаши слегка приоткрыл губы Хидео, смазав последнее слово.
- Да.
- Их настойчивость так безыскусна.
Стоило оставить его, но любопытство опять взяло верх. Вызов – вот что ловило ее на крючок, пока другие старались сбежать или отступить. Мона любила наступать, и Хидео пользовался этим с пугающей опытностью искушенного любовника. Днем ее защищали тренировки или присутствие других сайя, но теперь они остались одни. Привязанности и сомнения не интересовали Хидео, он был инструментом, который следовало использовать.
- Наблюдать за чужой страстью опасно, - признался он. – Стоит немного задуматься, как немыслимые вещи начинают казаться желанными. Минуту спустя уйти будет сложнее в десятки раз. Если подождать две, уйти невозможно.
Голос окутал ее - мягкий, будто редкие меха, сладкий, словно жженый сахар. Хидео повернул голову, приковывая взвешенностью плавного поворота. Кому нужны слова, если есть красота, останавливающая время. Линия его подбородка и изгиб исчезающей улыбки завораживали в полутьме.
- Разве тебе не хочется чего-то немыслимого, дона?
Ей хотелось, хотелось всего. Он поставил чашу с вином, повел рукой по своей груди, неаккуратно расстегивая пуговицы, отбрасывая мятую ткань чувственным и не нуждающимся в наблюдателе жестом.
- Коснись меня.
Хидео расстегивался, наслаждаясь каждой линией, проведенной по оливковой коже. Если бы ее не оказалось рядом, он делал бы то же самое. Мона смотрела на эту небрежную ласку - не в силах ни уйти, ни нарушить тягучее самолюбование. Она уверяла себя, что сможет покинуть балкон, когда захочет. Хидео знал другой ответ.
- Ты - мой сайя. Вы все – мои.
Это звучало испорченно, себялюбиво, но Моне понравились эти слова. Возбуждение не было запретным, эти слова — вполне. Хидео потянулся в ответ, поймал в кольцо рук, вскользь коснулся ее подбородка, пальцы сайя изучили мягкую поверхность губ. Хидео посмотрел прямо в черные, словно бездна, глаза девушки.
- Ты ревнуешь, дона? Когда видишь женщин, желающих меня?
Она зажмурилась, чувствуя, как его подушечки гладят ее, слегка ныряют вглубь, заставляя обхватывать их доверчивым ртом. Губы чуть опухли, словно просили его касаний.
- Иногда, - хрипло шепнула она. – Ты хочешь услышать, что я мечтаю отсечь им руки?