Работая, человек перестает оглядываться на других и становится собой. Мона любила мужские руки - и там, где они направляли ученика, неверно сжимающего рукоять, и когда отводили волосы от ее лица, чтобы оставить внутри теплое дуновение.
Аки затачивал ее меч, сидя на палубе «Лисы» и изредка сдувая падающие на глаза пряди. Так же, как он стирал еле заметные неровности стали, юноша словно счищал с нее ночь Ноара. Пальцы направляют блестящее полотно, и вода и камень снова делают его совершенным.
- Отец говорил, что можно научиться быть прекрасным кузнецом или умелым воином, но вот полировщиком надо родиться. Что это особый талант, - сказала она.
Аки сидел, скрестив ноги и закатав рукава светлой рубашки. Придерживая меч за более толстую спинку, он неторопливо вел острой кромкой по точильному камню. Мона видела в этом чувственность, которая ее смущала.
- До полировки я еще не добрался. Всегда боялся порезать пальцы, ведь сайя это не украсит. Но на счет таланта я не уверен - скорее, важно проделать это множество раз. Ты думаешь, кто точил мечи старшим сайя?
- Лучшие кузнецы города?
- Оборотная сторона роскоши – умение не тратить лишнего. Если что-то можно сделать не заплатив, в квартале так и поступают. А для всего, чем не хочется заниматься сайя, есть ученики.
Аки улыбнулся и снова откинул буйные волосы.
Полуприкрытые веки, на которых искрится кожа, мимолетно закушенная губа. Моне нравился тихий шелест цепочек янтарных бусин в его ушах - звук, находящийся на грани слышимого. Встающее над волнами солнце медленно наполняло бусины сиянием желтой листвы.
Юноша поднял клинок и придирчиво сощурился, высматривая отсутствующие зазубрины. Мона не раз видела, как это делает отец, но хотя у Аки не было точности движений старого кузнеца, мир раздвигался и становился больше, когда она смотрела на реки его загорелых запястий.
Таро и Хидео ожесточенно спорили вдалеке. Ноарским бойцам удалось ранить Таро, и его татуированный торс охватывала тугая повязка, торчащая из-под наброшенной поверх хаори. Широкое ожерелье татуировки стремилось вырваться из плена. Хидео непривычно серьезно убеждал в чем-то своего воинственного друга, опершись о наваленные наспех ящики. За ними темнело море и отдаляющийся порт.
Аки решил, что работа не окончена, и снова перевернул меч. Движения его были монотонны, терпеливы, мягки, но спокойствие Моны улетучилось. Она вспомнила жалобный крик у моста и то, как сильно искалечила неизвестного стрелка. Руки того незнакомца больше никогда не станут так же искусны, как прежде. Воин должен помнить о таких вещах.
Кацу бы лишь усмехнулся. Энцо, узнав о произошедшем, схватился за голову и заставил их бежать немедленно, пока охрана не арестовала судно. Кио, послушав рассказ о предательстве Мичиро, взглянул на Таро так, словно они с Хидео не превосходят умом морского ежа, и ушел в свою каюту.
Они с Энцо до сих пор сидели там, обсуждая план действий. Аки же ничего не сказал и собрался быстрее всех.
- Теперь это снова меч твоего отца.
Юноша удовлетворенно кивнул сам себе и с уважительным поклоном протянул ей клинок.
В передаче меча из рук в руки заключалось нечто торжественное. Строгость обычаев рождала узы. Однажды Таро уже держал эту сталь, но зрелище собственного оружия в ладонях другого не стало от этого менее запретным. Сладкая тревога, будоражащий страх, тонкие нити доверия. Так говорят о важном, не используя ни слова.
- От меня к тебе течет река, которую ты боишься заметить, - процитировал поэта Аки. – Ты вскоре утонешь в ней, если не осмелишься вдохнуть.
Их взгляды встретились так же, как пальцы на мече. Аки легко читал по бледной коже с брызгами веснушек, в паутинке огненных волос, в темных беспокойных глазах. Она призналась ему в любви, но теперь не знала, как продолжать, его же устроило бы любое касание.
Сайя рассмеялся и осторожно отпустил клинок, оставляя его владелице. Он умел ждать.
- Судя по тому, что я слышал, Мичиро был негодяем, дона. Я рад, что уроки Кио снова тебя выручили. Все твои опасения и тревоги написаны на лице. Кое-что о Ноаре, - он посмотрел на ее синяк, - здесь отпечаталось чересчур явно.