- Здесь что-то есть... Оно делает это с нами, хочет чужой любви.
- Лиса, - раздался уверенный голос Аки. – Нужно убить лису.
Кио читал сказки о людях, которых оборотни околдовывали и увлекали, высасывая жизнь с каждым любовным актом, но никогда в подобное не верил. И все же его почти трясло от желания продолжить, Кио захлебывался сладостным ядом. Одержимость только росла, она была чужой, но понимать и победить — разные вещи.
Аки потянулся за луком Моны, приделанным к поклаже. Оборотень все еще ждал в можжевеловых зарослях, глаза его пугали нездешним цветом. Он не знал, нравится ли ему новая игра. Вода ручья умиротворяюще журчала в ночной тишине.
- Уходи! - крикнул юноша, не желая ранить духа из статуи.
Мона поднесла руку к голове, где проносилась череда раскованных картин, каждая из которых казалась такой соблазнительной. Голова Кио на коленях показалась ей слишком тяжелой. Оборотень не двигался — и Аки без сомнений выстрелил. Странно это было — стрелять в самого себя.
- Как больно. Но не бывает любви без боли, молодой лис.
Оборотень удивленно посмотрел на стрелу, вонзившуюся ему в ногу. Он истекал сиянием, а не кровью, словно еще не понял, что такое кровь, - а затем исчез.
Вдруг стало невероятно холодно, как и полагалось. Лес больше не казался темной палаткой для чувственных свиданий, было мокро и зябко. Кио поднялся, набрасывая покрывало на тело, и сел на дерево, чувствуя, как в тело впиваются иглы и сучки, как неприятно шероховата кора. Наваждение исчезло, мир перестал быть пылающим и размытым, но с ним пришли вопросы, страх, неловкость, стыд.
У Кио подрагивали пальцы, он ощущал себя очень слабым. Аки спрятал Мону от их глаз, ее лицо на миг стало перепуганным, как у ребенка.
- Что это было? Как такое возможно?
- Я не знаю, - Аки начал замерзать и решил раздуть костер. - Я танцевал — и разбудил лису. Оборотень сказал, что будет играть в меня… В нас. Похоже на возбуждающее зелье, которым знать иногда любит щекотать нервы. Ты выпиваешь его — и каждое тело кажется сокровищем. Зелье делает человека немного другим, но наутро чувствуешь себя разбитым.
Костер разгорелся, Мона и Аки обменялись неуверенными взглядами из-под опущенных ресниц.
Глаза Моны сердито блестели, а свет позволял разглядеть, как темнеет оставленный Мичиро синяк. Но Аки не нужна была чужая магия, чтобы испробовать с ней все со страниц любовных книг философа Рю. Им было неловко, но все же воспоминания были приятными, и только на Кио она не осмеливалась посмотреть.
Мона боялась увидеть безупречное лицо мастера, не знала, что там, - насмешка над ее порывом, презрение, равнодушие. Или все еще мольба, этот острый, пугающий восторг, уязвимость, почти любовь. Ее страшила его глубина, его скорбь, невозможная красота.
- Прости меня. Мне следовало лучше следить за собой.
Кио не был уверен, что это нужные слова, но что-то сказать требовалось. Он был старше них, это накладывало обязательства.
- Ты не сделал ничего, что стоило бы извинений, - покачала головой Мона.
- Думаете, можно убить духа?
Аки в этом сомневался.
- Я ушел из квартала сайя не для того, чтобы служить куклой для похотливой лисы-оборотня, - раздраженно ответил Кио. - Не знаю, можно ли его убить, но я готов пробовать.
- Откуда он взялся здесь?
- Стоит на время забыть об этом и отдохнуть, - Кио выглядел измученным. - Мы в квартале привыкли к совместным ласкам, дона, поэтому тебе не стоит чувствовать сожалений или стыда.
- Да, пожалуй, привыкли, - неуверенно подтвердил Аки. - Но все-таки оборотни мне прежде не встречались.
Кио выглядел слишком мрачным, чтобы начинать такой разговор. Аки пытался думать о капле лисьей крови в своих жилах и о золотой смоле желаний, но из него вытекли все силы, словно он целый день носил бочками воду. Тело начало ломить, болела каждая мышца, а глаза слипались.
- Я ни о чем не жалею, - Мона нахмурилась и легла на жесткую подстилку, сквозь которую кололся можжевельник. - Но я этого не выбирала. Это была лиса. Нам нужно выспаться.
Она жалела, а Кио нестерпимо хотелось побыть одному, но уйти было некуда.
Он мучительно вспоминал, как попросил Мону не оставлять его. Почему он сказал такое? Почему лежал на ее коленях, словно слуга, изнемогая от желания? Холод привязал их к костру, бегство - к проклятому лесу. Накатила сонливость и равнодушие, словно из него выжали остатки воли, и сайя скорчился на подстилке, повернувшись к костру спиной.