Прежде Аки был искрящейся, своенравной тенью лучшего сайя квартала, своего учителя Таро, но теперь он освободился от опеки, - опасно юный, обольстительно опытный. Золотистый огонь подсветил загорелую кожу светом луча, нашедшего путь через желтую листву. Тень ласкала скулу, рисовала по шиповнику губ самоуверенного мальчишки.
- Хм... - не сдержалась суровая Мико.
Хидео бы исполнил танец так, чтобы никто не мог вздохнуть, пока он не закончит поворот. Но Аки был привлекательно небрежен, отказываясь от совершенства, и небрежность заставляла гадать о том, на что он будет способен, если возьмется за дело всерьез. Именно эта смелая, волнующая мысль делала импровизированный танец таким прекрасным.
Кио изменил рисунок музыки на легкий и жизнерадостный. Аки сел спиной к публике. Юката сползла по плечам, открывая длинную шею и часть спины с рисунком тренированных мышц. Голова повернута в сторону, падают вниз бесконечные ресницы, плечи развернулись, словно крылья диковинного дракона. Он мог соблазнять, оставив в памяти плоскую линию живота, жаркие ключицы и поворот бедер, но предпочел искусство намеков.
- Какой мальчишка, - хмыкнул Изао, вряд ли осознав, что сказал это вслух.
Кио подыгрывал юноше, богатая мелодия вызывала желание танцевать, и чем дальше, тем сильнее увлекалась публика. Мона следила за Аки, изумленная тем, как он омывает себя чужим вниманием. Силуэт Кио, управляющего ожиданиями десятков людей, и поворот головы Аки, его сосредоточенное, немного забавное лицо заставили ее забыть обо всем.
В тот момент, когда публика расслабилась и даже разгорячилась, позволяя себе громкие возгласы, Кио вдруг рванул струны. Лампа за его спиной упала, он исчез во тьме. Аки подхватил гуцинь, который ловко передал ему мастер иайдо, - и исчез.
- Что происходит? - подняла бровь Мико.
Тоскливый хэгым теперь стоял между расставленных ног Кио, белое одеяние светлело в полутьме. Протяжный, длинный звук сменил игривую мелодию и надолго завис, призывая внимать. Как по приказу, стих барабан. Медленно, сварливо протянул печальную ноту лохматый смычок - и Мона вместе с остальными попала под власть тоскливого зова.
Сайя умели владеть другими, и тело оказывалось лишь малой частью этого дара. Но Аки был юн и оттого милосерден, пусть и не замечал, как покоряет его доброта. Кио же не скрывал лучшее оружие, задумав овладеть Хакё. Когда нота растворилась во мраке, пропитав все нутряной печалью, он запел - и Мона перестала дышать.
Да, Кио разговаривал с ней и остальными прежде - негромко и мелодично или оборачивая раздражение в сдержанный зимний холод. Но настоящий голос музыканта скрывался за сияющим узором капель высоких нот, за приятной болью плачущего хэгыма, за мягким трепетом низких струн, ласкающих слух, как мимолетное прикосновение. Он молчал, предоставляя говорить рукам и сердцу, и Мона уже познала страстную музыку сайя, покоряющую душу.
Но голос луны, что стелет по волнам обманчивую дорожку из бликов, ей слышать прежде не доводилось.
Кио играл и пел так, словно это последний вдох перед заточением, ткал наваждение так филигранно, что каждому из слышавших его сжимала сердце неизбывная, бесконечная печаль. Голос оказался так мягок и грустен, так чист, словно горный лед, что все затихли, услышав первые слова.
- О множество плачущих душ, что идут по дороге смерти,
Познавшие вкус величайшей степени горя...
Узоры из боли могут быть красивы, но как же хотелось остановить ее течение, высушить этот поток. Ни в одной из легенд луна не была счастлива, и не был счастлив Кио, но невыразимое притяжение его несчастья разбивало сердца.
- О множество плачущих душ, что идут по дороге смерти,
Познавшие вкус величайшей степени горя,
Те, кого судьба бросала в бурных желтых морях,
Чьи чумные воды пропитаны кровью погибших.
Следуй сквозь непроглядный лес, что тебя знает,
В нем стоит дерево для каждой из бурных жизней.
Твои истории вечны в лесу тихих мудрецов,
Что познали мудрость не из чернил, а из слез.
Все знали слова запутанной старой баллады про умерших, бредущих через лес прошлых жизней, чтобы возродиться вновь. Но в этот раз в истории появился смысл.