Глаза разбегались от чарующей картины, разворачивающейся прямо передо мной. Солнце уже лениво тянулось к горизонту, и тени становились длиннее.
Плеск волн в вечереющем солнце разливался певучим золотом, и этот звон смешивался с местным гулким наречием.
Нас встретили с десяток слуг из местных, чей внешний облик так сильно разнился от европейцев, что вверг меня в шок. Их темная кожа лоснилась в янтарных ласках вечереющего солнца.
Алжирцы вели на привязи трех ослов. На животных быстро погрузили тяжелые баулы, туго схваченные широкими ремнями.
Своими невероятными тягучими голосами местные подгоняли ослов, которые попросту стали посреди оживленной набережной. Погонщики быстро совладали с длинноухими упрямцами, и вскоре мы двинулись по пыльной дороге вверх.
Я глядел на местный народ, на их одеяния, что струились по длинным черным рукам, в которых они держали плетеные корзины или расписную глиняную посуду. В их ношах, что местные несли сами или водружали на ослов, все плескалось, звенело и глухо гремело.
Меня обуял ненасытный голод, неутолимая жажда ощущений, которые не проходили, а лишь усиливались по мере того, как я заглядывался на каждый жест смуглых рук, что были длиннее, нежели у людей на родине. Стоило мне посмотреть в черные влажные глаза, ответом мне были равнодушие, вражда или взаимный интерес.
Моя зачарованность украдкой притупила всякую бдительность и сыграла со мной дурную шутку: я не заметил черного араба, который суматошно несся прямо на меня. Едва ли он придал хоть какое-то значение, задевая буквально каждого во всей этой единой пестрой толпе, но я едва не повалился с ног. Благо мой любезный кузен очень вовремя подоспел.
– Не отставай, Этьен! – раздался беспокойный окрик отца, чей голос сейчас тонул, бледнел и будто бы растерял любую силу в здешнем дрожащем от угасающего зноя воздухе.
– Не отстаю! – отозвался я, потирая плечо и стараясь держаться своих, что было для меня вовсе нетрудно.
Хоть сердце мое уже начало тревожно колотиться, никак не радуясь беготне сквозь толпу, сейчас выбора особо и не было. Собрав волю в кулак, я продолжил проходить это тяжкое восхождение, обильно обливаясь потом.
Мы пробирались по пыльному городу, полному чарующего дурмана и манящих южных напевов. Я прекрасно знал, что ни один из этих звучных окликов не обращается ко мне, и все же каждый раз мне слышалось, будто бы какой-то алжирец звал меня по имени.
Какому-то неведомому и бесконечно подлому демону удавалось обмануть мой уставший разум снова и снова. В висках гудело от тяжелой дороги и духоты, и мои ребра едва-едва шевелились, как будто придавленные тяжелой плитой.
Наконец мы пришли к белокаменному забору с большими воротами. Несмотря на недомогание, я отдал должное этим стенам, и в особенности четырем нишам с остроконечными арками. Внутри каждой рябили рисунки из причудливых орнаментов, выложенных мозаикой. Ворота со скрипом двинулись, подбирая под собой иссушенную пыль, и перед нами предстала зеленеющая кипарисовая роща.
Прохладная тень стала истинной панацеей для нас, ну, во всяком случае, для меня так точно. Я уже предвкушал, как моя северная кожа обратится сухой змеиной чешуей, которую можно отслаивать прямо руками, – и ждать, судя по ощущениям, оставалось недолго. С предвкушением расплаты за посягательство на проклятое золото коварного восточного солнца, я смотрел сквозь ветки деревьев, любуясь урывками лазурного неба.
Тенистая роща милосердно берегла нас, пока мы совершали свой путь до белого каменного дворца. Здесь царил одурманивающий аромат трав, такой богатый и изысканный, и такой неведомый, что он кружил мою раскалывающуюся от зноя голову.
Великолепное здание вырастало предо мной, гордо вознося свои резные украшения вокруг входа, в то время как высокие стены стояли будто бы равнодушно. Лучи уходящего солнца косо скользили по неровным стенам.
Слуги проводили нас до покоев, где находились кувшин с чистой холодной водой, тарелка пряностей и чистая одежда. Я охотно умыл лицо от пыли. Прохлада приятно коснулась моих пылающих щек. Переводя дыхание, я рухнул на постель, застеленную пестрым покрывалом, в ткани которого сплетались темно-бордовые и белоснежные нити.
Стены были выложены мелкой плиткой, затем шла белая стена с утопленными в нее нишами, а на сводчатом потолке пестрила россыпь мелкой мозаики.
Я лежал на спине, переживая то потрясение, которое на меня произвел Алжир. Перед глазами проносились кирпично-красные деревянные двери, на пороге которых сидели чернокожие мужчины, выглядывая из-под пестрых тюрбанов своими черными глазами.