Если Катрионе везло и она находила ферму, куда осмеливалась подойти (с живой изгородью или стогом сена близ пастбища с животными, к которым она могла бы обратиться, и вдалеке от дома), то предпочитала большие хозяйства. Принцесса, особенно с тех пор, как стала питаться дважды в день, проявляла завидный аппетит, и в маленьком хозяйстве недостачу могли заметить. Несколько раз Катриона оставляла одну из немногих последних монеток на пороге, или узелке на хозяйском платке, висящем на вилах, или возле раковины на маслобойне, где ее найдет хозяйка. Такого рода вещи случались в этой стране, но монетки обычно бывали серебряными или изредка, если кому-то выпадало такое счастье, из металла, который называли волшебным, хотя никто (в том числе и феи) не знал, откуда он берется, – переливчатого на солнце и необычно теплого в руке даже зимой. Полпенни Катрионы были обычными медяками, отчеканенными на королевском монетном дворе. Однако переливчатые никто не стал бы тратить. Они становились семейным наследием. Медяки Катрионы могли принести больше пользы, если семья рисковала остаться голодной из-за того, что кто-то выпил их молоко. (О монетках из волшебного металла рассказывали, что с ними скотина доится обильнее, посевы всходят лучше, а здоровье хозяев остается крепче еще целый сезон. С этим Катриона тоже ничего не могла поделать. Она могла только оставить обычные потускневшие полпенни.)
Но нередко крестьянское хозяйства на пути не попадалось, или поблизости от подходящей просторной фермы обнаруживалась чересчур людная деревня, или что-нибудь еще было не так – зачастую сама Катриона не смогла бы объяснить, что именно, лишь чувствовала странный зуд между лопатками, заставлявший ее крепче прижимать к себе принцессу и шагать дальше.
Тогда ей приходилось прислушиваться к разговорам диких животных – а это было не легче, чем различить рыжую лисью шубку среди прошлогодних буковых листьев. Если ей удавалось уловить звук, порожденный не ветром, не водой и не блуждающими болотными огоньками (болотные огоньки в этой стране бывали довольно шумными, если их свечение и слабые видения оказывались недостаточно заманчивыми и огоньков начинала мучить досада), то приходилось двигаться в том направлении и окликать: «Простите, добрые звери, я хочу попросить вас об услуге», прежде чем они почувствуют приближение человека и скроются. Звери, надо сказать, ждали ее не всегда, но такое случалось редко, ибо новость разнеслась далеко.
Катриона жалела, что не может спросить, откуда и как появился этот слух: помимо известных детских сказок, не было никаких историй о зверях, совместно выкармливавших осиротевшего младенца. Знают ли животные, что малышка – принцесса? Упоминалось ли об этом в распространяющейся новости? Никто не спрашивал Катриону, что это за ребенок, но звери и не стали бы задавать подобные вопросы. Ребенок есть ребенок, а мать есть мать, даже если она не мать. (Лис допустил грубость, предположив, что принцесса не приходится Катрионе дочерью, но лисы вообще нахальные и чрезмерно любознательные создания. Катриона не могла представить, чтобы какое-нибудь животное, кроме лисы, – не считая, пожалуй, самых дерзких птиц – отпустило бы, как он, замечание об именинах принцессы.) Звери всегда хотели знать (их жизнь слишком часто от этого зависела), но редко задавали вопросы. Предполагалось, что задавать вопросы необязательно. Язык считался слабым и ненадежным средством получения сведений, и многие дикие животные обходились без него. Куда предпочтительнее собственные глаза, нос и уши.
И поскольку животные не проявляли любопытства, Катриона не могла спросить их: «Почему вы делаете это для нас?»
Ходили рассказы, непохожие на детские сказки, об отрядах леопардов, рысей, драконов и волков, сражавшихся на стороне всевозможных королей и королев много лет назад, но это, скорее всего, были всего лишь легенды для взрослых. История в этой стране была так же ненадежна, как почти все, на что влияла магия, а магия влияла практически на все, и эти рассказы могли быть правдой, а могли – выдумкой. Знали ли животные о Перниции?
Но Катрионе все же приходилось разыскивать зверей, готовых ей помочь: они могли знать о ее приходе, могли даже дожидаться ее, но редко выходили ей навстречу. Однажды вечером она уже начала беспокоиться, что зашла далеко во вполне благополучный с виду лес, но так и не услышала звериной речи, когда в сумерках и тени перед ней без предупреждения вырос темный холмик и превратился в медведя. Катриона так сильно стиснула принцессу, что та тихонько пискнула и расплакалась, и даже после того, как медведица обратилась к ним таким же добрым и нежным голосом, каким разговаривала тетя Катрионы, сказав: «У меня есть молоко для твоей малышки», девушка целую минуту не могла вымолвить ни слова в ответ. Пристальные взгляды желтых волчьих глаз, в мгновение ока появляющихся из темноты, не шли ни в какое сравнение с явлением медведя.