— Сейсяс. Сейсяс напою тибя, колдун. На спину волоться. О сё, пей. Знатно эк тибя опупенец кливоногий плилозил сзаду дупинкой.
Владимир Ильич с помощью глупендяя Кобруна и шепелявого Фони перевернулся на спину и жадно припал к глиняному черепку, возможно и бывшему в детстве кринкою. Вода ворвалась в пустыню Гоби, что образовалась у Левина вместо полости рта. Хорошо. Ещё бы всё тело не болело, и глаза видели, и вообще хорошо.
— Ерохвост (задира, спорщик), — бас прямо в мозг вклинивался или ввинчивался, — Кобрун, положите колдуна на нары и укройте. А то не дотянет до костра.
Костра? Тут вечером костёр разводят, чтобы согреться? Прямо в помещении? С соломою на полу? Нет, точно пожарный инспектор тут деньги зря получает.
Событие четвёртое
Надёжность оборудования обратно пропорциональна числу и положению лиц, за ним наблюдающих.
Владимир Ильич проснулся от возни под боком. Не в переносном смысле — в прямом. Прямо вплотную к нему кто-то ворочался. Было не то чтобы холодно, но прохладно, и только правый бок, к которому кто-то пристроился, находился в комфортных условиях. Тепло, и мухи не кусают. Кусали с другого боку и за ноги ещё, и это были не мухи. Насекомые точно, но не мухи. Откуда в такой холод мухи?! Клопы? Вши? Блохи? Вспомнилось смешное прозвище собаки у них во дворе в детстве — Чухоблох.
— А у тебя харя не треснет по диагонали зигзагом?!
Тот самый всепроникающий бас отвлёк от мыслей о царстве таксонов, к нему, кажется, клопы относятся.
— Я зе колдуну плосу.
— Злыдень ты, Фоня, писюкавый. На кой ему еда, его сожгут завтра поутру. Думаешь, сытому гореть приятней?
— Селовек зе…
— «Селовек». Тьфу. Человек. А чё, на, дай ему кусок лепёшки, а то проклянёт ещё.
— Так и тибя завтла повесят. А пусть он вилёвку плоклянёт. Она и полвётця. Слысал я, сто два лаза не весают. На католгу тоди услют, как нас.
— Изыди. Какое тебе до меня дело?!
— Ты — селовек. Каздый селовек наполняит мою зызнь светом.
— Тьфу. Возьми кусок лепёшки и проваливай.
Левин открыл глаза. Он лежал на нижних нарах под тряпицей какой-то и этой же тряпицей был прикрыт сопящий рядом индивид. Ныло всё тело. Ильич попытался вспомнить, с чего бы это. Помнил, что плохо ему стало в парке, как сел на скамейку зелёную вспомнил, потом удар в грудь чудовищный и туннель, в котором он тянулся к Марьяне. Стоп, а где сейчас Марьяна? Что с ней? Последнее, что видел, как она лежала возле скамейки и жёлтая куртка её осенняя была в чём-то красном. В чём-то? В крови! Что ещё может быть красным?! Но откуда кровь?
— Марьяна…
Владимир Ильич закашлялся, грудь заболела. Не заныла, а прям заболела, словно кто кулаком пробил.
— Плоснулся. Пить, кусать хосес?
Ох, мышкин хобот, ну и рожа. Где-то по блату выдавали. Ноздри отсутствовали, вместо них ямины — инопланетян всяких так в кино изображают. Ресницы зато не подгуляли с бровями. Ну, на любителя. Ресницы по паре сантиметров, и они ярко-рыжие. И брови рыжие. Лохматые. А на голове, как и у всех дотоле виденных индивидов, копна нечёсаных волос, у этого ещё и в сосульки типа дредов скатанных по вискам. Ещё у рожи была проблема с зубами. Улыбка была «голливудская» — спереди всех восьми зубов не было. А дальше все чёрные. Губы справа были разорваны или разрезаны, и мог бы товарищ с Гуинпленом посоревноваться за звание «человека, который смеётся».
— Пить!
Левин попытался сесть. Привстал на локтях. Боли добавилось, но как-то попить надо, ведь и в самом деле очень хотелось. В прошлый раз Гоби была во рту, теперь Кара-Кум.
ВИА из юности пел про Кара-Кум.
Черепок руки в веснушках с чёрными ногтями поднесли к растрескавшимся губам Владимира Ильича, и он одним глотком всосал в себя холодную, отдающую болотом воду. Хорошо? Ну так себе. Половина воды пошла не в то горло, и долго потом с кашлем прорывалась обратно.
— Не списы. Сё есть. Нада?
— Нада!
Кашель потихоньку отпускал. Вторую кринку Ильич пил медленными глотками, направляя в правильное горло. Последний глоток оставил во рту, пополоскал и только потом проглотил. А чё, по сравнению с мёртвым — нормально. Ещё бы принять ванну, выпить чашечку кофе и… напрудить куда.
— Мил человек, а где тут у вас… удобства? — сел всё же Левин.