Анджело Паскале вышел из дому в час, сел за руль «альфы», сверился с tuttocitta,[9] и поехал на Виа-Вентура.
На этой улице царила сутолока, тротуары и магазины были полны людей — в основном молодых и на вид явно с деньгами. Нужный дом был слева, ближе к концу, а напротив имелся ряд парковочных углублений. Анджело ездил вверх и вниз по мостовой минут двадцать; затем освободилась подходящая стоянка, он занял ее и отправился в «Фигаро» выпить чашечку «каппучино» — кофе со сбитыми сливками. В пять часов он проверил машины, стоящие перед зданием, часом позже повторил проверку. С шести начал записывать все машины, подъезжающие к дому Бенини или отъезжающие от него, обращая особое внимание на те, что останавливались прямо перед входом.
Муссолини занял позицию в восемь тридцать. Чтобы не давать карабинерам лишней зацепки, он всегда пользовался уличными телефонами. И менял их: сегодня это мог быть Центральный вокзал, завтра — аэропорт или еще какое-нибудь место, где деловые люди не привлекали к себе ничьего внимания.
Все, нужное для записи разговора, было у него в портфеле. В восемь пятьдесят пять он зашел в одну из ниш мраморного вестибюля, расположенного на первом этаже Центрального вокзала, убедился, что телефон исправен, прилепил к трубке присоску магнитофона и поглядел на часы. Он давно уже понял, что пунктуальность — это не только добродетель, но еще и орудие.
Было девять вечера.
Он вставил в прорезь телефонную карточку и набрал номер.
— Джизелла. Молодец, что позвонила. — Словно эта женщина ожидала чьего-то звонка, словно она говорила с ребенком. — Как покаталась?
— Синьора Бенини.
Франческа похолодела.
— Да.
— Он у нас. Хочешь получить его обратно — плати семь миллиардов.
Сознание перестало повиноваться ей, мысли хаотически завертелись, мозг отчаянно пытался преодолеть шок. О Господи, что она должна сказать, Боже, что ей нужно сделать? Памятка — она точно услышала голос Хазлама, — прочтите памятку. Мы слегка подправим ее, сказал Умберто, внесем незначительные изменения; но Хазламу об этом говорить не надо, пускай это останется между нами. Мы заплатим сколько угодно, сказал Росси, лишь бы Паоло вернулся к ней и девочкам, лишь бы получить его назад.
— Семь миллиардов, Франческа, — повторил Муссолини. — Иначе ты никогда больше его не увидишь.
Думать ни к чему, успокаивал ее голос Хазлама, надо всего только прочесть памятку. Свободный телефон — она будто слышала англичанина, — обязательно назовите номер и время. Она назвала номер, почти выкрикнула его. Семь тридцать вечера, сказала она ему. Если Паоло жив, сообщите мне, как он. Дайте мне поговорить с ним. Она лихорадочно нашаривала рядом памятку, все повторяя номер и время.
— Семь миллиардов, Франческа. — Голос Муссолини был спокоен, но тверд. — Тебе надо заплатить их, если хочешь увидеть его снова.
Начав повторять номер, она уже не могла остановиться. Как много, вертелось у нее в голове. Семь миллиардов. Господи Боже. Такое даже банку не под силу, начала говорить она. Она все повторяла номер, говоря тому человеку, что она постарается, но банк не сможет выплатить столько. Потом осознала, что похититель повесил трубку.
Она дрожала всем телом. Целых две минуты простояла она с телефоном в правой руке, держа на рычаге пальцы левой, и по всему ее телу пробегали судороги. Потом она велела себе дышать глубже и набрала номер свекра.
— Они позвонили, — вот все, что она смогла вытворить.
Пейджер Хазлама запищал, когда он переходил пьяцца Дуомо. Хазлам подошел к одному из телефонов на краю площади и проверил, откуда вызов, затем позвонил Умберто Бенини.
— Встречаемся через час на квартире синьоры Бенини, — сказал Умберто, потом повесил трубку.
Никаких объяснений, подумал Хазлам; впрочем, у такого позднего звонка Умберто может быть лишь одна причина. Он не сказал «на квартире у Франчески», не сказал даже «у моего сына» или «у моей невестки». У этого человека похитили сына, напомнил себе он; так дай же ему время примириться с этим и с тем, что надо делать. По крайней мере, Умберто не сказал ничего такого, что могло бы выдать их, если линия прослушивалась.
Когда он явился, автомобили уже стояли у входа, а родственники сидели за столом. Франческа с побелевшим лицом, крепко сжимает в руке рюмку коньяку; Умберто во главе, Марко молчит; Росси явно вызван с какой-то деловой встречи, в безупречном вечернем костюме и с белым шелковым шарфом на шее.
В центре стола находился магнитофон; памятка, которую он написал для Франчески, лежала перед Умберто Бенини. Он сел на свое место напротив отца.