Выбрать главу

А Глафира Андреевна? Возможно, она и недолюбливала покойную Щербатову, но мотивов ее убивать у домработницы точно не было. Или все же были?

Недоплатила жалованье? Обругала? Не любила обожаемого Глафирой Андреевной Николая Щербатова? Или не уважала память его первой жены и сына?

Пока что ни одна из этих версий не показалась капитану перспективной. Нет. Надо искать.

Евгений Александрович остановился на перекрестке, пропуская автобус, и мельком взглянул на часы. Шестой час. Закончить на сегодня дела и отправиться домой, повозиться с Люсей, дочурка ужасно по нему скучала и так радовалась в те вечера, когда Евгению Александровичу удавалось вернуться домой пораньше. С невольной улыбкой на губах он представил себе счастливое, смеющееся лицо дочурки, с россыпью золотистых веснушек на носу.

Или же отправиться в театр и перед представлением опросить персонал театра? А получится ли у него в рабочей суете и волнении подробно и толково поговорить с людьми?

Вряд ли, не без удовольствия заключил Евгений Александрович, и вместо того, чтобы свернуть налево к театру, повернул направо, к Садовой улице.

— Женя! Ты что так рано? — обрадованно спросила жена, выходя в прихожую.

— Папка! Папка пришел! Папулечка! — Вылетела ему навстречу из комнаты Люсенька и с разбегу запрыгнула Евгению Александровичу на руки.

— Ух, какая уже большая! — Целуя дочку в обе румяные щечки, весело проговорил капитан. — Скоро не смогу такую большую на ручках держать.

— Сможешь, сможешь, ты у меня сильный! — гордо заявила Люся. — Ты даже маму поднимаешь, я видела!

— Жень, ты не очень устал? Сходите с Люськой в гастроном на углу. Купите масла грамм сто, и колбасы «Краковской», и еще четвертинку черного. Сходите?

— Пап, пошли! Пошли! — радостно запрыгала Люська, дергая его за руку.

— Ну, пошли, сандалии надевай.

— Вот, молодцы, помощники, а то я котлеты жарю, самой не отойти. Вот сетка.

Евгений Александрович засунул сетку в карман, Люська обула сандалии, и они, держась за руку, отправились в магазин.

Глава 4

20 апреля 2019 г. Санкт-Петербург

Фирма Ильи Колесникова IT-Production & Сo располагалась в современном офисном центре, оформленном в стиле хай-тек. Стекло, хром и прочие прибамбасы.

Старший лейтенант Захар Игнатов решительно распахнул выполненную из матового стекла дверь и замер в полнейшем недоумении. И даже сделал несколько шагов назад, чтобы еще раз взглянуть на латунную табличку справа от двери.

Табличка гласила, что он попал по адресу. Посреди просторной светлой приемной стоял бильярдный стол, и несколько сотрудников, сгрудившись вокруг него, самозабвенно резались на бильярде.

— Гм, гм, — прокашлялся Захар, дабы привлечь к себе внимание.

— Ленька, не халтурь! Соберись давай.

— Эй, мужики, не наглейте! Ленька, ноги из бильярда вынь.

— Ленечка. Мы за тебя болеем.

Внимания на старшего лейтенант никто не обращал.

Однако. «Оригинальная у них контора», — решил Захар и, пристроившись возле ресепшена на гостевом диванчике, придался созерцанию.

Вокруг бильярда собралась компания из шести человек, как вскоре стало ясно, играли они трое на трое. В одну команду входили бородатый тип с хохолком на макушке, тот самый Ленечка, за которого болели, приземистый тип с брюшком и потными подмышками, и девица легкомысленной внешности, с рыжеватыми кудряшками, очевидно, секретарша. В другой команде играли очкарик с вытянутым лошадиным лицом, знойная девица лет под тридцать с выдающимся бюстом и единственный среди собравшихся прилично одетый мужик, в рубашке и костюмных брюках, гладко выбритый, с интеллигентным лицом и в дорогих ботинках.

«Вероятно, начальство», — логически заключил Захар. Он еще понаблюдал за галдящими сотрудниками, вели они себя раскованно, играли азартно, на Захара по-прежнему никто внимания не обращал.

Он подождал еще минут пять и, выбрав момент, когда в игре наступило относительное затишье, подошел к гладковыбритому типу.

— Добрый день.

— А? Ой, простите, не заметил, как вы вошли. Вы ко мне?

— Я ко всем. Вы тут олицетворяете руководство? — изысканно поинтересовался Захар. Не то, чтобы он делал это намеренно, просто жизнь, проведенная в семье профессора филологии, наложила неизгладимый отпечаток на его личность.