Простит ли?
А Трофимыч предусмотрительный человек, привез даже внучкины лыжи и несколько блокнотов и много карандашей.
Вот я и улучив момент, написал ему на листочке блокнота свою просьбу, научить меня таежной жизни. Он сначала удивился, а потом согласно закивал головой.
— Вот, что девонька! — внушительно сказал он — надо сначала на твои косточки немного мясца с жирком нарастить, а уж потом будем тренироваться, а то ты ж настоящий выходец из *Бухенвальда*, слышала? В войну у немцев такой концлагерь был?
Я удивленно на него посмотрел и отрицательно покачал головой.
— ИЭх деревня! — в сердцах тот чертыхнулся — ладно потом расскажу. А пока временно будешь помогать мне по домашнему хозяйству.
Я согласно кивнул головой. Иногда это бывает очень удобно быть немой, иногда бесит до белого каления, когда не можешь полно выразить свои эмоции словами.
Как и сказал егерь, я теперь отъедался и накапливал жирок. Но мне было скучно и я всегда что-то делал, чтобы хоть как-то отрабатывать хлеб, что тут ем у охотника. Вот уже и рассуждать стал как нормальный человек, а ведь раньше посчитал бы, что так и должно было быть, чтобы на меня кто-то работал, да еще и ухаживал.
Мои ценности постепенно менялись и под вечерние разговоры с Трофимычем, мои желания и взгляды на жизнь кардинально меняли свои полюса.
Вот и выпал первый снег, и по реке пошла шуга, середина ноября, Трофимыч говорит, что все по реке ходить нельзя, потом только по льду, когда река встанет и то не сразу.
Пока он начал меня приучать к бегу, благо снега выпало пока немного. Дыхалка у меня ни к черту, задыхаюсь на первом же километре.
Трофимыч сочувствует и успокаивает, что не боги горшки обжигают, постепенно придешь в норму и все наладиться, он то видит, что я не сачкую а стараюсь.
Но потихоньку, полегоньку у меня стало что-то получаться и по снегу я к концу ноября стал вполне проходить за день не меньше- пяти семи километров.
Трофимыч мне опредилил маршрут и я набил по нему уже коллею, не заблужусь, а егерь пошел по своему участку устанавливать соболиные капканы и кулемки, снаряжая их добытым недавно лосем. Вообще лосятина очень вкусна, особенно когда ее приготовит Ерофей Трофимыч с картошечкой и специями, я так не могу, у меня не получается.
К середине декабря я делал уже за раз по несколько кругов, а это примерно где-то восемнадцать-двадцать км по снежному насту.
По рассказам Трофимыча, чтобы обойти четверть участка, надо пробежать за день примерно тридцать- сорок километров
— А ежели ты за день отмашешь пятьдесят верст — дополнил он — почитай ты можешь считать себя почти таежником, а если еще научишься всем таежным премудростям, то никогда в тайге не пропадешь. Поняла?
Я молча кивнул и тут же написал охотнику *Научишь?*
Тот тоже молча вздохнул и сказал
— А куды ж я денусь!
И пошла моя учеба. Я день за днем старательно постигал эту премудрую науку, под названием таежная жизнь. Видя мое искреннее желание и старательность, он стал брать меня с собой в тайгу, на постановку и проверку капканов. За день мы с ним отмахивали до тридцати- сорока километров, иногда нас заставала ночь посреди тайги, тогда егерь учил меня строить временное укрытие и как устраивать на ночь нодью, чтобы костер не погас, а всю ночь тлел и давал тепло, дабы не замерзнуть.
И вот настало время, это уже было под самый новый год. Я поймал Трофимыча под хорошее настроение и написал на бумаге.
Когда он посмотрел на мою писанину, то сначала просто изумился, а затем к нему пришло понимание и он только покачал головой.
Вот как может человек своими одними бровями, без слов сказать столько много, что и говорить ничего не надо.
— Я понимаю тебя Оля — это я ему так назвался, тоже Олей как и тем браконьерам — ты хочешь научиться и отомстить своим насильникам? Так? Ты девушка, а кошмары тебя потом не будут мучить?
Я сжав губы, упрямо смотрел перед собой и ничего не отвечал. Потом достал блокнот и написал всю мою историю, кроме той, когда шаманка превратила меня из парня в девушку. Он сочувственно смотрел и кивал мне, затем что-то решив для себя потащил меня на улицу и взяв с собой нож начал показывать хваты и перехваты им.
С этого времени пошла моя учеба. Трофимыч учил меня всему, что знал сам, как подкрадываться к противнику, как бесшумно снимать часового.
— Ты хрупкая девушка — ворчал он — с ножом тебе тяжело управиться со здоровым мужиком, поэтому тебе лучше научиться метать его на небольшие расстояния.
Он из чурбака сделал человеческую мишень и заставлял меня метать в него ножи.
Научил как отличать ножи и что такое балансировка, и как она влияет на полет ножа. Так что к концу января я более, менее освоил науку метания ножей.
С бегом по снегу на лыжах я освоился и за день мог запросто пробежать хоть все пятьдесят километров.
Даже иногда Трофимыч отпускал меня одного проверять капканы, когда ему было некогда. Он отогревал и снимал замерзшие соболиные шкурки и обрабатывал их, готовя к сдаче заготовителям.
Трофимыч ставил капканы до конца февраля, а затем я ему помогал их снимать, таща санки по снегу, куда мы сгружали снятые капканы и попавшихся соболей.
Март месяц егерь не охотился, а только готовил и упаковывал туши убитых лосей и кабанов к транспортировке, только иногда выходил за глухарем или зайца подстрелить, чтобы поесть свежее мясо. А потом и вовсе переложил эту обязанность на меня.
Я теперь не напоминал того, чем обзывал меня охотник, скелет из Бухенвальда, а был, вернее была уже поджарым и мускулистым охотником. Если бы не мои длинные волосы и кое-что между ног, то я был бы вылитым парнем.
С каждым днем теплело и веселая капель днем напоминала нам, что близится весна.
Когда однажды я проснулся от страшного грохота. Это пошел по реке ледостав.
— Скоро в путь — сказал Трофимыч — приедем домой, я тебе всем представлю своей внучкой.
Трофимыч еще не знал, но мой путь лежал в город. Одичал я в тайге, меня тянуло к людям, да и заработать мне надо было.
У меня была цель. Заработать денег и отправиться на поиски шаманки. Мне кажется только она мне может вернуть мой прежний облик. Вот только один вопрос меня беспокоил. А захочет ли она вернуть меня прежнего, ведь я ее по своей дурости очень сильно оскорбил. Но у меня это оставалось последней надеждой.
Если она не вернет мне прежний облик, я решил, мне незачем больше жить на этом свете.
Когда кончился ледостав и за ним мелкая шуга, воды реки очистились и Трофимыч сплавал за спрятанной, в ближайшем затоне грузовой лодкой. Мы начали понемногу загружать лодки, добытым за зиму лесным зверем, соболя погрузим в последнюю очередь, в день отъезда. А так готовили избушку к следующему сезону. Вычищали и выметали за зиму накопленный сор. У егеря рядом с избушкой всегда была выкопана яма, где по весне он сжигал все ненужное и мусор.
Оставшиеся крупы, соль, спички и сахар аккуратно оставляли на полках. В отдельном ящике, не съеденные за зиму консервы и тушенку.
— Надо оставлять все на видном месте — говорил охотник — а то мало ли, кто заблукает и набредет на нашу избушку, как ты например осенью, это же спасло тебя от смерти? Так и другой путник спасется. А мы как приедем в поселок огород надо вскопать, да грядки приготовить для рассады, овощи они со своего то вкусней всего кажутся.
Не стал я расстраивать старика, что не останусь с ним жить в поселке, но и язык сразу не повернулся такое ему сказать. Потом скажу попозже.
Когда приплыли в поселок, то до конца мая я даже никуда и не дергался. Честно помогал Трофимычу с его огородом. Вкалывал с утра до ночи. Ну а как я мог расплатиться с человеком, который спас меня от смерти.
В селе был поселковый магазин, когда я впервые туда пришел за хлебом, то на меня все смотрели как на инопланетянина. Женщины с сочувствием, а мужики с жалостью, некоторые даже с легкой брезгливостью. Все эти взгляды я чувствовал всем своим спинным мозгом. Откуда у меня появилось это чувство, даже не знаю.