– А ежели запрещу самкам обороты? – нашёл тотчас вариант Альфа.
– Уже не спасёт это ваш род. За столько времени сущность волколаков поменяться успела настолько, что теперь не сможет воспротивиться Зверь призыву Луны. Хоть запирай, хоть на цепь сажай, хоть приказами завали, Зверь вырвется – дитя не будет. А нет потомства – нет будущего. Племя ваше скоро начнёт грызться по поводу и без повода. Будете уничтожать не только других, но и друг друга... за власть, земли, самок...
– И что нам делать?
– Учиться примирению, учиться делиться...
– Что это значит ?
– Ваше спасение только через людей. Учитесь с ними уживаться...
– Еще чего не хватало! – взрыкнул Роден. – С этими мелкими, жалкими, слабыми существами?!
– В отличие от вас они научились выживать...
Призадумался Альфа. Окинул своих волколаков мрачным взглядом. Сыновей вспомнил и то, как собственноручно их прогонял. И тогда в душу закралось сомнение: а не Ясновидица ли в том виновата?
Дочь хотела погубить. С сыновьями рассорила. Секрета, где найти душу дочери, до сих пор не поведала. О проклятии твердит, не переставая! О, боги!!! Она – и есть проклятие!
Это осенило, когда жрица нарушила брачную церемонию и упала без чувств на первом же шаге. Может, тому виной её знания, а может, уловка женская, но пришлось церемонию отложить.
А ночью проснулся оттого, что жрица стонала на своём ложе. В испарине крутилась, металась... Бормотала невнятно:
– Третья дочь, третья дочь... среди невест искать...
И до того испугался за неё Альфа, что сдернул одеяло, прижал к груди хрупкий обнажённый стан девы. А она как заведённая о третьей дочери и невестах лепетала. Что– то про гон, человеческих самок...
Успокаивал, покачивая, чего не делал ни с одним из своих детей во младенчестве, и что осуждал в сердобольных самках, мол, из– за этого волколаки забудут свою суть, вырастут слабыми нытиками. Страхи и кошмары надобно перебороть самолично. Лишь такие Звери достойны жизни!
Сердце лихорадочно грохотало, дурно ему было.
– Третью дочь ищи, – шептала в беспамятстве Ясновидица.
– Где? – рыкнул нетерпеливо Зверь, встряхнув деву. Она открыла непонимающе чёрные очи. Сморгнула сонливость.
– Где её искать? – повторил глухо Альфа, с жадностью следя за томной девой. Она с мурчанием прижалась крепче, обвила его могучую шею руками и застонала губы в губы:
– Дай мне эмоций ярче – сделай меня своей, – со сладким поцелуем прильнула.
И Зверь зарычал, позабыв, что давал обещание не трогать жрицу. Ответил пылко... А потом швырнул её на простыни мягкие, подрагивая от дикой похоти, что плоть раздирала и вены горячила. Уже отравился запахом и желанием, ощутил тело молодое, податливое и трепещущее. Никогда таких хрупких дев в своих руках не держал, под собой не ощущал. Худенькая, с женственными изгибами. Грудь упругая, а соски так торчали дерзко, что во рту пересохло у Родена. Взглядом скользнул по плоскому животику, по лобку с черной полянкой волос.
И сорвался Зверь, рывком подтащил жрицу к себе, прикусил до сладости грудь точёную. Вскрикнула Ясновидица, из оков страшного сна окончательно вырываясь, да вцепилась в ужасе в волосы Альфы. То ему лишь знаком послужило. И как бы девка ни отбивалась, его уже было не остановить. Стонала жрица, то прогибаясь от ласк его жадных, то брыкаясь, когда Зверь верх брал. Увещевать пыталась, молить о чём– то:
– Убьёшь... стой... кровь...
Но глух оставался к мольбам её, они и раньше его не шибко трогали, а теперь и подавно.
Поцелуи грубые чередовал с укусами кровавыми. Дева всхлипывала, металась, а Роден к вожделенной цели спускался. Языком след оставляя на плоском животе до поросли витков смоляных. Носом пробуравил их, запахом самки девственной травясь, и лизнул нетронутое лоно.
Ахнула жрица, дугой изгибаясь в крепких руках. Смял Роден ягодицы округлые, не выпуская из плена, и с большим пылом принялся ласкать деву сладкую. Пил, лизал, и даже метки ставил на самке, своё право утверждая и доводя её то до вершины удовольствия, то до болевого обморока. Ласкал на пределе, показывая все грани похоти животной...
И взлетала она быстро, и так же стремительно ухала в пучину беспробудного удовольствия. То болью задыхаясь, то стонами сладострастья, и когда опала изнеможенно на простыни без сил, Роден овладел ею, стремясь и свою похоть утолить. Рывком ноги стройные развёл шире, собой накрыл тело юное и ворвался.