Асмунд с треском рванул платье красавицы, оголяя небольшую, упругую грудь. Сглотнул сухость в горле, глазами жадно обводя полусферы с розовыми окружностями и крупными сосками, сжавшимися как косточки вишни. Накрыл большими ладонями напрягшиеся груди, сжал осторожно, точно проверяя их на упругость.
Затрепетала дева, ахнула, прогибаясь от ласки, коей никогда не ощущала. Задрожала пуще, и, если бы не младший, что со спины придерживал, упала б от слабости в теле.
Асмуда словно небытие накрыло. Застыл, от возбуждения уже ничего не соображая, а потом глотнул воздуха так, будто долго находился под водой и только что выбрался на поверхность. Его ладони сменили ладони брата. Тот был грубее и решительнее в ласках, а старший, хоть и не обладал терпением и любовью растягивать удовольствие, скользнул руками по белоснежной и гладкой коже до округлых бёдер. Смял ее ягодицы, коими она невольно по паху брата тёрлась, похоть его естества распыляя ещё сильнее.
Развёл стройные ноги и прижался своим разгорячённым членом к девственной плоти Ясновидицы, всем телом ощущая хрупкий трепещущий стан и влагу промежности. Голод раздирал его на части. Асмуд до рыка животного мечтал взять красавицу немедля. Зверь его с ума сходил от призывного запаха ... Усилием воли волколак сдерживал дикие порывы, смаковал дурман от этой игры, смаковал ощущения, что дарили прикосновения к ней.
Носом прочертил прямую от ложбинки между грудями Ясновидицы до её острого подбородка. Затормозил на пике, а потом потянулся к губам. Поддел кончиком языка нижнюю и припал к ней на сладостный миг, прикусив напоследок до крови. Слизнул каплю, и, как младший брат, поклялся богам, что и он возьмёт её...
И жрица не сопротивлялась: приняла свою участь, как должное. И даже больше: была ненасытной и отзывчивой, ласкала, позволяла, дарила, брала.
Братья были неудержимыми самцами, терзали хрупкое тело, едва сдерживаясь от того, чтобы не нарушить девственность её лона, а она принимала их животную страсть, как никто и никогда. Хрупкая, тонкая и такая греховная...
Засыпали любовники на ложе жрицы, крепко прижимая живую и почти не покалеченную деву. Не обманула... смешанная кровь богов творила чудеса.
***
Вздрогнул Роден, слушая глас Зверя. Взвился на ноги, хотя сидел на высоком деревянном троне, шкурой тигра укрытом, думу думая и планируя следующий поход в земли люда диковинного, кожей черного. И чутьё ему ясно сказало, что неладное случилось. О том догадался сразу и потому уж знал, что покарает сыновей, ведь никому не дозволено ослушание.
Приказ Альфы – закон! Даже для сыновей.
И особенно для них!
Луна была сильна, Звери, наоборот, слабы...
Асмуд и Ярэд до последнего не могли оставить Ясновидицу, каждую ночь приходили к ней, пока отряд двигался к лагерю Альфы. И брали её до последнего, уже под конец ссорясь, кто из них её достойней: кто будет просить отца дозволить брачный загон невесты.
Только отряд во главе с сыновьями прибыл, Роден тотчас убедился в своих мыслях. Учуял на Ясновидице запах сыновей. Рассвирепел вмиг. И чтобы окончательно решить: убить Асмуда и Ярэда или нет, схватил красавицу за глотку и размашисто лизнул.
– Ты пахнешь пороком, а на вкус невинна, – даже призадумался, как такое могло быть. Простые человеческие самки не могли выжить после натиска Зверя, а эта... источала грех! Его не отрицали и затаившиеся сыновья. Но при этом дева оставалась девственной!
Если только...
Альфа проскрежетал зубами, оценив хитрость сыновей и их выдержку. Так или иначе, Асмуд и Ярэд посмели его ослушаться, несмотря на нетронутость чрева жрицы, и были обязаны понести наказание.
Чтобы было неповадно,собирался казнить сыновей, но заглянув в чёрные очи красавицы, утонул в омуте её чар . И голос её чарующий: «Они не виновны, не тронь их. Луна, зов, слабость Зверя. Я всё ещё тебе полезна могу быть», – от детоубийства отвёл.
– Прочь! – гаркнул Роден, даже не взглянув на гневно пыхтящих сыновей. – На дальние рубежи ! – припечатал веским словом. – За порядком следить, территории охранять! – отправил с глаз долой, дабы не мешали они великой миссии Альфы волколаков отправил. Сыновья до отъезда пытались достучаться до разума отца, но Роден с тех пор был сам не свой. Даже руку поднимал на каждого, кто осмеливался рот открыть без дозволения. Ведь до последнего был уверен, только увидит главное зло – Ясновидицу «Культа Проклятых» – шкуру живьём сдерёт, но вместо этого сидел и долго смотрел на жрицу:
– Зачем? – озвучил то, что глодало столько лет. Что вновь его сделало таким... Не договорил, так и оставил вопрос подвешанным в воздухе, недосказанным.