Отобрали из каждой роты по пяток ребят – послали баню топить. Баня из сырых бревен, печи в ней едва прогревались, воды горячей по полтаза на брата. В парилку сбилась вся голая публика, до того продрогшая, что даже на возмущение сил не хватало.
Не выдали служивым ни постелей, ни пожиток. И нового обмундирования не дали – всех переодели в б/у – бывшее в употреблении. Все обутки, вся одежда была рассчитана на среднего человека, но на Колю Рындина и на Леху Булдакова ничего подходящего не нашлось. Шинели до колен, рукава до локтей, на груди и на брюхе не сходилось. Ноги в ботинки наполовину насунули, да и пошли на смятых задниках. Коля Рындин терпел, но вот Булдаков спинал ботинки с ноги, стянул портянки и двинул по морозу босиком.
Шпатор. Э-эй! Ты это, памаш, че?
Но Булдаков не слушал, а, проходя мимо штаба полка, рявкнул: «Взвейся знамя коммунизьма над землей трудящих масс!» На крыльцо штаба вышел начальник особого отдела капитан Скорик.
Скорик. Что за комедия?
Шпатор. Эй, придурок! Товарищ боец! Простудисси…
Булдаков. У бар бороды не бывает – усы!
Скорик. Старшина, что за бардак?
Шпатор. А бардак и есть. Они вон говорят, памаш, весь мир бардак, все люди б. ди. И правильно, памаш! Вы вот вместо лекции две пары ботинок сорок седьмого размера мне найдите. А эти себе оставьте.
Скорик. Сегодня же вечером этого артиста ко мне на беседу.
После ужина Булдаков был стащен с уютных нар и отправлен к капитану Скорику на воспитание.
Скорик. Фамилия?
Булдаков. Леха Булдаков.
Скорик. Откуда родом?
Булдаков. С рабочего поселка Покровка, за Красноярском. Народ у нас темный-претемный, я с раннего детства среди такого народа обретаюсь. В отрыве от городской культуры… В бедности и труде…
Скорик. Кулаки в родне есть?
Булдаков. Не, никаких кулаков не водится, простая совецкая семья. Каки кулаки в городе? Кулаки это на выселках, по-за речкой Качей. Там они, сволочи, кровь из батраков и пролетариата сосут.
Скорик. Сидел?
Булдаков. Че?
Скорик. В тюрьме сидел?
Булдаков. Не, тут все чисто.
О том, что папаня и два старших брата почти не слезают с нар, Булдаков сообщать воздержался. О том, что сам он только призывом в армию отвертелся от тюрьмы, тоже умолчал.
Скорик. Женат?
Булдаков. Не, какая жена? Надо на ноги крепко встать, папу издалека дождаться, маме бедной помочь. Я ведь с трех лет недоедая, недосыпая тружусь. На реке Ангаре вот грудь и ноги застудил. Да что ноги, в них ли дело? Главное, там я познал спайку трудового народа, силу рабочего класса увидел и всем сердцем воспринял. Потому и босиком по морозу прошел и не простудился.
Скорик. Придуриваетесь, да? Но я вам не старшина Шпатор. Вот велю вас под суд отдать…
Булдаков. Гром надломится, но хер не сломится, слыхал?
Скорик. Вы! Вы что себе позволяете?!
Булдаков вдруг увел глаза под лоб, перекосоротился и брякнулся на пол. Изо рта повалила пена.
Булдаков. У бар бороды не бывает! Я в дурдоме родился! В тюрьме крестился! Я за себя не отвечаю! Меня в больницу надо! В психиатрическу-у-у-у!
Скорик не помнил, как выскочил в коридор, где сидел старшина Шпатор.
Скорик. Может, его… Может, его в Новосибирск направить… на обследование?
Шпатор. Половину роты, товарищ капитан, придется направлять. Тут такие артисты… Ладно уж, я сам их обследую. И рецепт пропишу, памаш, каждому персонально.
Про себя старшина Шпатор постановил: он в лепешку разобьется, до Новосибирска пешком дойдет, на свои гроши купит Булдакову и Рындину обмундирование, но уж тогда попомнят они его.
Перед отбоем, сидя на нарах, босой, Булдаков наставлял воинство.
Булдаков. Требовайте! Обутку требовайте, лопать, постелю, шибче требовайте! Насчет строевой и прочей подготовки хера имя! Сами пускай по морозу босиком маршируют…
Мусиков. Сталин че говорил? Крепкай тыл… а тут че?
Рындин. Ссс-споди Ссусе… Ссс-поди Ссусе…