- Не вставай, - сказал я, войдя в комнату с пленным гибридом.
Дверь я оставил открытой.
У меня было хорошее настроение, немного лирическое, с ноткой сентябрьского блюза. Проведение допросов, поставленное на конвейер, может утомить кого угодно, поэтому я время от времени позволял себе творческие отступления от заведённого порядка и импровизировал. Трудно было сказать со всей уверенностью, удачно ли получилось на этот раз, но я всё-таки склонился к мысли, что нет, и досадливо ухмыльнулся, недовольный собой. Чтобы гибрид ненароком не заметил моей усмешки, я, как бы невзначай, повернулся к нему спиной и сделал пару неспешных шагов к окну.
Ответом на мою неудачную шутку была тишина, если не брать в расчёт жужжание вечно голодных мух, в изобилии снующих по пыточным комнатам. А чего ещё я ожидал услышать? Что он рассмеётся над шуткой своим сиплым смехом? Начнёт плакать, умолять о пощаде? Скорее всего, ничего из перечисленного, хотя, может быть, последнее: я всё же надеялся услышать просьбу о лёгкой смерти.
Сейчас нужно было выдержать паузу. Мозг гибридов этой модели работал относительно медленно, почти как у людей, и ему требовалось немного времени, чтобы сообразить что к чему. К тому же, этот пленный как и все остальные, собственно, был подготовлен к допросу, что отнюдь не способствовало остроте его мышления. Я играл свою роль раскрепощённо и расслабленно - в отличие от пленного, у меня на кону стояли не страдания и жизнь, а всего лишь пять минут потраченного времени.
На осмысление своего положения гибридам обычно требовалось с полминуты, поэтому я, чуть ли не зевая от скуки, позволил себе посмотреть в окно. Сквозь засиженное мухами стекло были видны желтеющие кроны деревьев, которые тщетно пытались удержать на своих ветвях стаю местных антарктических сорок, то и дело срываемых колким осенним ветром. Птицы нелепо лохматились, случайно оказавшись к ветру спинами, и быстро разворачивались обратно, упорно стараясь встречать его порывы своими массивными клювами, и от этого были похожи на маленькие юркие флюгеры. Особенно смешными казались инфантильные птенцы-подростки - коричневатые и какие-то неестественно стройные, с по-детски нелепыми повадками. Они вели себя глупо, но взрослые не клевали их, потому что не боялись - зачем нападать на того, кого не боишься? Я вовсе не причислял себя к многочисленной когорте birdwatchers, но наблюдение за нескончаемой суетой пернатых братьев мне удовольствие иногда всё же доставляло. Если разобраться, ум, смекалка и коллективизм этих прекрасных созданий был людьми недооценён, а вели они себя точь-в-точь как маленькие крылатые человечки.
Интересно, что на местное наречие термин "birdwatcher" точно не переводился. Самые близкие его переводы звучали или тяжеловесно, или семантически неточно: "наблюдатель птиц", "натуралист по птицам", "орнитолог-любитель" и тому подобное. Эти жалкие попытки передать смысл простого понятия "birdwatcher" всё равно звучали как-то неправильно, фальшиво. Всё-таки странно - люди живут друг с другом бок о бок тысячи лет, но до сих пор так и не смогли найти общий язык, а теперь и этот пленный гибрид говорит на смешном местном наречии - на языке своих хозяев. Эх, куда катится мир...
Через открытую дверь доносились душераздирающие крики - это мои коллеги-соратники работали с другими пленными. На каждого из нас в день приходилось по несколько десятков допрашиваемых, и это был конвейер, который не терпел задержек и, тем более, остановок. Жалость, милосердие, сострадание были незваными гостями на нашей базе. Единственное, что у нас ценилось - это информация, добытая у военнопленных, и ничего, кроме неё.
Полминуты прошло. Я с неохотой отвёл взгляд от окна и посмотрел на пленного гибрида. Ещё недавно этот высокий голубоглазый блондин был здоров и полон сил. Теперь он лежал в ванной с насыщенным раствором соли (прекрасное средство заглушить сигнал маячков-передатчиков, случись им оказаться спрятанными где-нибудь в теле гибрида), мутной от его собственных испражнений, но ему это было простительно, так как руки и ноги, пристёгнутые к поручням ржавыми, но крепкими цепями, сильно ограничивали его движения. В таком положении он находился неделю, а это достаточно долгий срок, чтобы живородящие антарктические мухи с блестящими бордовыми пузиками успели отложить личинки в его спёкшиеся волосы, а личинки превратились в откормленных опарышей и теперь вовсю резвились на его макушке, поглощая те части тела гибрида, которые были для них съедобны - плоть, так похожую по вкусу на человеческую. В данном случае, это была кожа верхней части головы.
- Тебя зовут Толян, - сказал я полувопросительно, стараясь не смотреть выше линии его бровей. - Какое дурацкое имя. Кто тебе его дал?
Мне было интересно услышать его ответ, чтобы понять, в какой он кондиции. В ванную его поместили в день пленения. За неделю, что он здесь купался, я был первым, кто к нему зашёл.
Гибрид промолчал. Его голова едва заметно ритмично покачивалась вперёд-назад, почти неуловимо, едва-едва. Люди с помощью ритмичных движений могут унять свою боль: известно, что повторяющаяся мышечная активность стимулирует выработку гормона радости - эндорфина. Но это был не человек, а робот с квантовым мозгом, в его метаболизме эндорфины конструкторами предусмотрены не были. Непонятно, зачем он это делал.
Гибриды-андроиды были антропоморфными роботами со встроенными биологическими органоидами-паразитами, закреплёнными на полимерном скелете. У них были кожа, печень, почки и всё прочее, за исключением центральной нервной и опорно-двигательной систем. Они чувствовали боль, даже частенько теряли сознание от болевого шока. Впрочем, наслаждаться они тоже умели, но для этого гибрида последние дни были не самыми подходящими для плотских утех - ему крупно не повезло, он попал в плен. К нам.