— И ещё вы можете чувствовать нас, верно? — добавил Сакаки, внимательно посмотрев на него. — Значит, правду сокрыли не вы. Кто-то сделал это за вас.
Хёбу.
— Кто-то, кто сильнее меня. Это интригует.
— Неужто ты нашёл кого-то, кто смог тебя уделать, Сюдзи? — спросила сестра Мэри.
У неё была речь, как у девчонки из бедного квартала. Если бы не капюшон монашьей рясы, Хиномия определил бы её туда без малейших сомнений. Девчонки в бедных кварталах могут вонзить вам нож под ребро, провести вместе ночь за пару серебряных монет, вытащить из-за пазухи кошелёк, обжулить в карты, обмануть в игре в напёрстки или угостить опиумом. Девчонки из бедных кварталов не становятся монахинями. И уж точно не носят в себе зерно вампира. И, разумеется, девчонки из бедных кварталов никогда не щеголяют чёрной кожей, словно дьявол опалил их при рождении.
— Мэри у нас одна такая, — тихо сказал Сакаки. Но, видимо, недостаточно тихо, потому что молодой церковник с белёсыми волосами, что всю дорогу ехал по правую руку от Хиномии, услышал его и фыркнул.
— Мы все тут индивидуалы один почище другого, — произнёс он, с ленцой растягивая слова. Выговор у него был южный. Белёсого звали просто Тим. Хиномия не слышал, чтобы хоть кто-то обратился к нему по фамилии. Возможно, то и не имя было вовсе, а какое-то прозвище.
— Но самый ужасный и непобедимый — это Ханзо, конечно. Он владеет древними секретными техниками ведения боя.
Говоривший сидел по другую сторону стола, спиной к камину. Второй церковник, тоже, как и Тим, слишком молодой на вид, — наверняка ещё даже бриться не начал, носил имя Баррет. И тоже без фамилии. Баррет был угрюмым, часто хмурился, следил за Хиномией недоверчиво, подолгу не сводя с него пристального взгляда. Вооружён Баррет был двумя многозарядными пистолетами странной конструкции. Кажется, большой барабан позволял делать несколько выстрелов без перезарядки. А ещё у пистолетов Баррета было два дула. Неужели мальчишка способен стрелять с двух рук и выпускать по четыре пули ежесекундно?
— Но он не пользуется способностями, которые дают нам наши улучшения, — зашипел Тим. — К чему тогда было это всё, если ты продолжаешь жить просто, как человек?
Баррет скривил рот и поправил свою головную повязку. Хиномия вспомнил о своём глазе и порылся по карманам. Снятую Сакаки кожаную ленту он машинально подобрал с соломы после того, как Ядориги снял замки на его кандалах, а вот надеть не удосужился. Надел сейчас.
Доктор Сакаки, увлечённый разгорающимся спором, видимо, не смог смолчать, вступил в полемику:
— Каждый сам решает, как исполнять свой долг. Кто-то использует способности, что даёт ему кровь, кто-то побеждает монстров своей собственной силой, а кто-то может только нести слово божье, и в том нет слабости, уверяю вас. Сила наша в единстве, а в разобщённости слабость…
— Начинается, — недовольно буркнул Тим.
К ним приблизилась подавальщица с подносом, уставленным тарелками с едой. Доктор же, кажется, только входил в раж.
— А потому, говорю вам, дети мои, негоже мерить всех по силе одного-единственного человека. Бог создал нас, чтобы мы плодились и размножались, и, множась, увеличивали его силу, несли свет в самые затенённые уголки мира… Ты согласна со мной, прелестный цветок, созревший в непогоде горных чертогов? — доктор Сакаки обратился к подавальщице, миловидной девушке, и та удивлённо расширила глаза. Бегло оглядев его церковный наряд, она неуклюже присела в кривом реверансе.
— Согласна, отец мой, — пролепетала она, кажется, совершенно не понимая, с чем соглашается. Сакаки приосанился.
— Гляди, чтобы Ханзо не поймал тебя со спущенными штанами, когда ты будешь слово божье к этому потаённому цветку нести, — выдала Мэри.
Сакаки приуныл и как-то сдулся.
— Не понимаю, о чём ты. Что за намёки?
Больше он ничего не говорил, его проповедь, да и сам их спор, сошли на нет. Спорщиков больше интересовали еда и отдых с дороги.
Подавальщица споро расставила тарелки, косясь на всю их компанию, и особенно на чёрную кожу сестры Мэри. Впрочем, на доктора она тоже поглядывала, Хиномия успел заметить прощальный взгляд, который девушка бросила Сакаки, уходя. И усмехнулся. Обычно он был невысокого мнения о тех церковниках из своей братии, кто в открытую пользовался своим положением, бесплатно ел в три горла или задирал девкам юбки, но на доктора Сакаки, похоже, его нелюбовь распространяться не спешила. Поедая тушёную репу с зерном и мягкой ароматной бараниной, Хиномия гадал, отчего так? Потому что Сакаки не только человек, но ещё и оборотень? Потому что тот помог ему со святой водой? Потому что казался улыбчивым и лёгким в общении, по сравнению с остальными? Трудно сказать.
Вскоре к ним присоединился Ханзо, и молчание за столом сгустилось, тяжелея.
— Тим, Баррет, после смените Ядориги и Инугами, — приказал Ханзо. — Пусть тоже поедят.
— Да, отец, — нестройно и без особого желания отозвались молодые послушники.
Хиномия наблюдал и молчал. Очевидно, что их тайный груз, боящийся солнца, требовалось охранять от любопытных конюхов и постояльцев. Значит, кто-то из церковников неотлучно находился с ними. С теми закованными в цепи вампирами, лежащими в гробах.
Хиномия знал об экспериментах Церкви, направленных на соединение человеческого и вампирского, лишь со слов отца Гришема, и раньше считал себя единственным… «выродком» — так звали его те монахи, державшие его на привязи. Однако оказалось, что у Церкви тоже есть свои секреты, Церковь проводила эксперименты, исследования, или как ещё это можно было назвать? Опыты на людях. Хиномия был согласен с тем, что жажда крови, по большей части, лишала мозг человека, обратившегося в вампира, морали и нравственности, оставляя лишь низменные инстинкты. Хёбу был, конечно, исключением из этого правила. Обычно обращённый ставил на первое место свои интересы, жажда заставляла его насыщаться и убивать, превращала в монстра, и Церковь таких монстров убивала. А как с жаждой обстояло дело у этих церковников? Хиномия не хотел расспрашивать об этом за столом, при всех. Что-то говорило ему, что импульсивный Тим или мрачный Баррет не будут рады подобным вопросам, да и сестра Мэри тоже казалась себе на уме с такими-то замашками уличной девки. Возможно, стоило поговорить с отцом Ханзо… Но он, казалось, лишь искал повода, чтобы причислить Хиномию к кровопийцам и пустить пулю в его сердце. От Ханзо исходила мощная аура послушного убийцы, молчаливого исполнителя церковных заветов. Хиномия не хотел лезть на рожон в попытках сблизиться с этим человеком.
Им предстояло отдыхать весь день, а после заката — двигаться в путь. Хиномию подобный способ передвижения немало удивлял, но казалось, что тут две причины. Во-первых, вампиры в гробах, постоянный источник крови и силы церковников, не выносили день. Дневной свет не проникал сквозь доски, но сами упыри вели себя беспокойно и буйно, если ехали по свету. Солнце за облаками ослабляло даже сквозь преграду и вытягивало из них последние силы. Во-вторых, использование людьми крови давало некий побочный эффект в виде светобоязни и упадка сил днём. Церковники зависели от своих пленников, были слабы их слабостью.
Хиномия вспоминал, как Хёбу безбоязненно пил его кровь. Как прятался от солнца в ведьминых катакомбах и лечил раны, полученные в схватке с Саотомэ. Не проявляя ни малейшей слабости от близости солнечного светила на небе или разбавляя — подкрепляя? — свою кровь человеческой. Кровью церковника. Становился ли Хёбу действительно сильнее, когда пил от него?
Поев, Хиномия вышел во двор, на улицу. Ему не хотелось сидеть в тесной комнатушке весь день, когда можно было подышать воздухом. В холодном ветре и сурово нахмуренных тучах на небе ощущался запах подступающей весны. Но всего горного холода не хватило бы, чтоб заморозить и вытравить мысли о Хёбу из его головы. Хёбу и его верный волк Маги. Как они сейчас? Что с ними теперь? Правду ли сказал Хёбу напоследок? О своей жажде, о своём отношении к Хиномии? От этих слов зависело, что ему думать и делать теперь. Если в Хёбу нет ничего человеческого, то Церковь повелевает его уничтожить. Если же есть, то Хиномия… То он… Что? Ослушается прямого приказа? Предаст свои обеты?