Он верил Хёбу, подвергать сомнению его слова даже и в голову не приходило. В конце концов, кому как не существу, чья жизнь зависит от чужой смерти, чувствовать подобные вещи.
— Хорошо… — пробормотал Хиномия, когда сердце отпустило. — Значит, я должен закончить дела и…
Хёбу покачал головой, прерывая его.
— Ты не понял, Энди. Ты умрёшь сегодня. Сейчас.
Хиномия сглотнул. Кажется, это давно забытое чувство, опасно кольнувшее его, было страхом.
— Да, я тоже боюсь, знаешь, — продолжил Хёбу, укладывая руку ему на плечи и разворачивая боком. Похоже, он отлично чувствовал его эмоции, читал каждое ощущение — конечно, теперь, спустя столько лет, когда он кормился его кровью… — Я не говорил тебе, опасался, что тебе это не понравится. Помнишь, как ты нашёл меня в пещере на юге?
— Помню, — шепнул Хиномия, почти не шевеля губами. Он не мог говорить в полный голос, страх как будто выбрал из него все силы.
— Ты потерял сознание, когда я выпил от тебя слишком много. Я был очень голоден. — Внезапная жажда, которую Хёбу виртуозно сдерживал в себе до сего момента, внезапно нахлынула на него, накрывая с головой, будто морская волна. Хиномия схватился за то, что было под рукой… за куртку Хёбу, за его плечо. Тот не отстранился, а наоборот, придвинулся, сближая их объятия. И прошептал, жаром дыхания опаляя его горло и кожу над венами:
— Я испугался, что выпил тебя до конца. Что убил тебя. И тогда я попытался обратить тебя. Сделать себе подобным.
Он с силой разогнул пальцы Хиномии, и только тогда он понял, что, оказывается, изо всех сил сжимал чёрную ткань.
— У меня ничего не вышло. Ты очнулся человеком.
Хиномия, тяжело дыша от ощущения жажды крови, и силы откровения, и страха, что накатывал на него и исчезал, почти ничего не понимал. Не хотел понимать. Он ведь…
— Я не хочу. Мы ведь говорили… Я отвергаю…
— Нет! Послушай же, не ты отвергаешь бессмертие и нежизнь, а Церковь, — заспорил с ним Хёбу. Как будто ещё не отказался от идеи его уговорить.
— Ты хочешь… сделать меня п… пр…
— Проклясть тебя, да. И на этот раз прошу, чтобы ты принял мой дар. Потому что другого шанса у тебя уже не будет, Энди. Сегодняшняя ночь последняя.
Рука, которой он цеплялся за куртку Хёбу, внезапно занемела, а сердце прошила острая пульсирующая игла боли. Игла потянула за собой нить, а нить — саван, серый саван, что пеленой всколыхнулся у него перед глазами.
— Милорд! — глухо и в отдалении прозвучал голос Маги.
— Знаю! — ответил ему Хёбу. Так же глухо и так же далеко. В ушах загудело и запульсировало. Хиномия зажмурился, поморгал, но света перед глазами от этого не прибавилось. Чьи-то пальцы схватили его за шею, запрокидывая голову. Он раскрыл рот и тяжело задышал. Сердце болело, а вместе с ним и рука. Внезапно Хиномии стало просто по-человечески плохо, и мысли о Церкви вылетели из его головы. Хёбу, почему он его держится, почему не оставит? Когда так больно, почему он делит с ним эту боль? Почему не освободится и не даст ему… уйти?
Любовь, — внезапно пришла мысль. Хёбу любит его. Поэтому он хочет удержать его, не отпускает. Как эгоистично. Какое жестокое и эгоистичное чувство, эта любовь…
Хиномия не ощутил ни прикосновений рук, что расстегнули на нём ворот сутаны, ни клыков, наконец пронзивших его кожу. Он понимал лишь, что проходят последние мгновения его земной жизни, и что станет дальше с ним… Хиномия вдруг вспомнил. Осознал свою давнюю мечту о том, чтобы умереть от рук Хёбу и Маги. Они были ближе всех к нему, и поэтому было так естественно, что они провожали его сейчас в последний путь. Господи, да почему же он сопротивлялся и отказывался раньше? — думал он, а голова его быстро мутнела от слабости, — господи, наконец-то, да, да, да… Сердце его затрепетало, забилось неритмично и бешено. В последний раз.
Пальцы разомкнули его сжатые челюсти, к губам прижалась тёплая плоть. Чужие губы. Хёбу пытался напоить его своей кровью, прокусив себе язык. Хиномия чудовищно тяжело сглотнул, в горле будто комок стоял. Бьющееся в агонии сердце мешало глотать, мешало дышать. Губы надавили, раскрывая его собственные, язык проник глубже. Хиномия вздрогнул, по-новому ощущая вкус крови, знакомый и одновременно неизвестный. Привычная и густая жидкость внезапно раскрылась перед ним новыми красками, новыми вкусами, и у них не было названия на простом человеческом языке. Хиномия ощутил и сладость, и тепло от этой крови, и вздымающуюся ввысь эйфорию, и тёплый призрак солнца в глубине — он не знал, как ещё назвать эти ощущения. Рука больше не болела. Он притянул Хёбу к себе, впечатал его лицо в своё, сомкнул зубы на нежных и податливых губах. Хёбу вздрогнул, застонал, но не отодвинулся, позволяя и дальше пить от себя, насыщаться, утолять…
Хиномия закрыл глаза, погружаясь в его чувства, главным из которых было ликование и — досада. Досада на собственную торопливость, на неудобства, на простую землю и камень под ногами, облетевшую листву с дерева, шелестевшую повсюду. На какое-то мгновение шелест перекрыл собой всё, даже мысли.
Когда Хиномия открыл глаза, перед ними стояли ярко светящиеся звёзды, мириады и мириады алмазов и бриллиантов, густо усыпавшие чёрное бархатное небо. Небо казалось пушистой шкурой таинственного зверя, что во весь опор несётся в безбрежную пустоту.
— Кажется, получилось.
— Всё так скомкано, никакой торжественности. Ему нечего будет запомнить. А ведь это первая ночь его новой жизни…
— Милорд, у вас получись, это главное.
— Вечно этот противный Хиномия умудряется всё испортить!
Он ухмыльнулся, услышав сварливое ворчание в голосе Хёбу. Кажется, они его рассматривали; он чувствовал призраки чужих взглядов, бродящие по его коже. Он поднял руку и коснулся губ, провёл пальцами по клыкам. С удивлением провёл по ним снова.
— И не надейся, — буркнул Хёбу, — сразу они острыми не станут. Должны вырасти новые.
Сердце больше не болело. И Хёбу… Из его взгляда наконец-то пропала напряжённая тревожность, к которой Хиномия уже притерпелся за последние несколько месяцев. Оказывается, Хёбу знал, что ему оставались считанные недели — и молчал. До сегодняшнего момента, дотянув до последнего, он ждал, уважая его желание жить человеком, покуда это ещё было возможно. Когда же за ним пришла смерть… Хёбу Кёске обманул её, забрав его первым.
— Не могу винить тебя, — произнёс Хиномия и прислушался с удивлением. Собственный голос слышался ему глубже, громче, и был сильнее.
— Ещё бы ты посмел, — заносчиво и с вызовом парировал Хёбу. Он шагнул вперёд и встал над ним, до сих пор лежащим на земле.
— Я понимаю, почему ты это сделал и…
— Ещё бы ты не понимал! — прервал его Хёбу, и Хиномия понял: слова. Хёбу не хочет, чтобы он говорил вслух. Возможно потому, что его это стесняет?
— Я тоже очень сильно люблю вас обоих, — сказал он нарочно громко, и, кажется, впервые увидел, как Хёбу Кёске краснеет от смущения.
***
— Знаешь, говорят, этот человек поймал молнию! Собирайся, поедем посмотрим, что это за молния такая. Мне интересно. Маги уже собрал чемоданы и заказал билеты!
— Пришло письмо от Фудзиуры, только что доставили. Эти двое собираются в Океанию. Два психа, что они там забыли?! Ну ладно, зафрахтуем судно через полгода и сплаваем посмотреть, как они там устроятся.
— Здесь пишут, что создана машина, которая считает быстрее человека. Ну-ну. Подождём и посмотрим, к чему это приведёт. Маги, ты спрашивал, продают ли они акции? Да, продают. Какая-то смешная цена, право слово. Купим десяток.
— Энди, ночные карнавалы и контактные линзы созданы специально для вампиров. Собирайся, поехали в Мексику, там скоро День мёртвых. Да, это наше время! Ну что ты смотришь? Хватит вздыхать. Маги, что с билетами на ночной рейс?
— А теперь надо сюда нажать? И фотография загрузится? Да, Фудзико и девочки выглядят замечательно, не постарели ни на год. Ну что ты опять смеёшься? Я самый старый из вас, имею право на стариковские причуды… Стой, Энди, я ещё не сохранил… Стой, безумный, ну же…