Хиномия увидел, как из конюшни выбегают Ханзо и Сакаки и что-то кричат: их рты разевались, но не было слышно ни звука. Фудзиура. Он каким-то образом управлял своим голосом, подавляя чужие голоса, подавляя…
Хиномия метнулся взглядом обратно к мальчишке и внутренне содрогнулся: новые способности давались тому явно нелегко. Отвратительное преображение затронуло уже обе его руки и горло — всё перевитое венами, жилами, которых нет в человеческом теле… Фудзиура упал на колени. Если он превратится здесь и сейчас, то явно не в волка, почему он не был похож на тех волков из стаи Маги, что атаковали Хиномию тогда, на землях барона Минамото? На ум пришли статуи гаргулий, что сидят на крышах церквей. Страшно, это было страшно.
Голова Фудзиуры мотнула в сторону, и стало заметно его искажённое лицо, когда Ханзо выкрикнул что-то и решительно выставил перед собой серебряное распятие, сорвав его с груди. Он осенил мальчишку крестным знамением и шагнул вперёд. Момидзи отскочила на шаг и попыталась ухватить Фудзиуру за плечо, поднять с колен. Ханзо пошёл вперёд решительно и быстро. Сакаки не отставал, держась за ним. Момидзи — во всей её позе сквозило отчаяние, и Хиномия ей чуть было не посочувствовал — попыталась одна отбиться от обоих церковников, сбить их с ног, как до этого Тима — молодой послушник по-прежнему лежал у стены конюшни, не шевелясь, — но у неё ничего не получалось. Внезапно Сакаки выхватил из рукава своей сутаны что-то блестящее и метнул вперёд. Момидзи отпрыгнула ещё дальше. Хиномия, если бы мог двигаться, мог бы напасть на неё сзади и схватить. Он пошевелился, и ему почти удалось освободиться, почти-почти… Момидзи обернулась — её глаза были расширены от страха, — и взмахнула рукой. Хиномию сжало, будто многотонной плитой. Доски забора, к которому он был с силой притиснут, внезапно затрещали, закрошились, переломились — у Хиномии было ощущение, что и кости его тоже трещат и крошатся, позвоночник хрустит и, как старое трухлявое дерево, хрустко лопается пополам. Он закричал от страха. Кажется, в спине всё-таки что-то сломалось, и он откинулся назад, теряя равновесие и падая.
Лёжа на спине, он слышал крики, беготню, — кричала Момидзи, — что-то ломалось и падало. Мимо, чуть не наступив на него, промчался Сакаки. Ханзо над ним остановился и процедил:
— Якшаешься с дьявольскими отродьями?
Хиномия отважно поглядел на выставленный ему в лицо крест и ответил, неловко ворочая языком:
— Они меня схватили. И пытали. Вы что, сами не видели?
Видимо, видел, потому что больше ни слова не говоря, опустил крест и отошёл. Вставать пришлось самому, никто ему и не думал помогать. Хиномия неловко приподнялся на локтях и, уже пошевелившись, догадался, что позвоночник у него в порядке, а боль — от переломленных пополам досок, что острыми концами впивались ему в спину.
— Что им было нужно? О чём они тебя спрашивали? — вновь подступился к нему Ханзо.
— Я не…
— Они тебе знакомы?
Хиномия тут же мотнул головой, отрицая:
— Нет. Не знаю их. Подошли двое, укрывшись в капюшонах. Спросили милостыню. Я отказал, у меня ведь нет средств. Тогда девчонка на меня напала…
Он врал, глядя Ханзо в глаза, и думал, что вот сейчас его обвинят во лжи и заодно в пособничестве. Раздались прихрамывающие шаги. К ним подошёл Тим, наконец-то очнувшийся и поднявшийся на ноги. У него кровь лилась у виска, пятная белёсые волосы. Хиномия поморщился, досадуя на Момидзи. Ну зачем она так?
— Он говорит правду, — сказал он, чуть не теряя равновесие. Ханзо поддержал его, поймав за плечо и позволяя на себя опереться. — Девчонка напала на меня точно так же, как на него.
— Сакаки их догонит.
Догнать-то догонит, — прикинул Хиномия. Но вот что будет делать потом? Крики внезапно раздались неподалёку на улице. Кричали отца Ханзо.
— Кажется, кого-то из них удалось схватить, — с удовлетворением сделал вывод Ханзо. Усадив Тима подле Хиномии на землю, он быстрым шагом отправился на всё приближающийся голос сестры Мэри.
— У тебя кровь, — сказал Хиномия, поднимаясь. — Пойдём, провожу в зал таверны. Пусть кто-нибудь промоет рану…
— Подожду, когда Сакаки вернётся. Он хорошо врачует такие царапины, — Тим криво улыбнулся. — Главное оторвать его от очередной юбки. Он церковник, конечно, но проповеди предпочитает читать в женском обществе.
***
Они поймали Фудзиуру.
— А он как мы? — спросила Хацуне, рассматривая связанного мальчишку, лежащего без сознания на земле. Рядом сооружали клетку для него, стальные прутья срочно спаивали друг с другом, тачка на колёсах стояла неподалёку. Кузнец с помощником раздували меха.
— Не думаю, не думаю, — задумчиво отвечал Сакаки, ходящий рядом.
Превращение Фудзиуры, так и не закончившееся, застряло на середине. Хиномия с опаской и с каким-то жалостливым чувством разглядывал изуродованное лицо, вытянутые кости черепа и скрюченные, слишком увеличенные для маленького тела, руки.
— Он же не останется таким? — задал он, наконец, волнующий его вопрос.
— Когда очнётся, то завершит переход или вернётся к человеческому облику, — ответил Сакаки. — Но это поразительно, знаете ли.
— Что?
— Сознательное превращение в таком юном возрасте… Ведь ему от силы лет семнадцать, а оборотень начинает сознательно управлять своей физической оболочкой в двадцать один — двадцать три года. Редко кто из них доживает до этого возраста, не сойдя при этом с ума. Обычно оборотни, что умирают от стрел и пуль охотников и церковников, — испуганные подростки.
Хиномия хмыкнул. Сакаки, кажется, всерьёз заинтересовался Фудзиурой, и не сказать, что это было хорошо. За мальчишкой ведь придут. Или Хёбу, или Момидзи. Хиномия знал, что своих Хёбу не бросает. А тогда… Что станется со всеми этими людьми? С этим городком? Он посмотрел на кузнеца, который, аккуратно подхватив решётку будущей клетки, положил её край на разогретые угли.
— Сейчас скобы приладим, — пробасил он, обращаясь к Сакаки. — Вам сплошную? Или этот будет… гм… выходить?
— Что? — не понял Сакаки.
— Дверцу, говорю, делать? Замок будете навешивать?
— Да, с дверцей и замком, — морщась, но через силу улыбаясь, ответил Сакаки. Хацуне сидела совсем рядом с Фудзиурой и мусолила во рту палец, разглядывая его когти на руках.
— Боюсь, с ним нас не поселят в таверне, — задумчиво сказал Сакаки. — Придётся ставить палатку за городом. Жаль.
— Почему?
— Ночи сейчас холодные, а я так мечтал выспаться на мягкой постели, — Сакаки потянулся, разминая спину. Мелькнули чётки, плотно обхватывающие запястья, и серебряный крест, покачнувшийся на серебряной цепочке.
— Не обязательно именно вам находиться с ним.
— О, нет, обязательно, — Сакаки скривился, будто съел чего-то горького. — Наш Ханзо сказал, что раз я не позволяю убить этого мальчишку на месте, то он будет находиться под моей охраной денно и нощно. Теперь я лично за него отвечаю. Можете себе представишь? Меня лишили нормальной еды, нормального женского общества, и всё из-за сострадания и любви к ближним своим! Что за несправедливость.
— Я бы тоже… — брякнул Хиномия. Осёкся, потом решился и продолжил: — Я бы тоже составил вам компанию. Не люблю эти скрипучие кровати в гостиницах, бельё, отдающее плесенью, и сомнительное женское общество.
— По-моему, вас больше отпугивает отец Ханзо, чем запах плесени, — проницательно заметил Сакаки. В его глазах засверкали смешинки. — Попробуйте поговорить с ним. Быть может, он позволит вам присоединиться ко мне.
Хиномия кивнул. Какое-то время они наблюдали за работой кузнецов, потом вдвоём подняли Фудзиуру и положили его на решётчатый пол, захлопнули дверцу и навесили на неё мощный замок с толстой дужкой, проданный им кузнецом же.
— Ему будет в ней не выпрямиться, — запоздало сообразил Хиномия, — когда они вдвоём погрузили тачку на взятую на время телегу, и Сакаки сел на козлы и завозился, подбирая повод. Пауза затягивалась. Потом, когда Хиномия уже было подумал, что ответа не дождётся, Сакаки сказал: