Моя приятельница так и не вспомнила, что она еще хотела мне сказать, и на этом мы расстались.
— Может быть, вы спать хотите, а я вам мешаю своим рассказом? — вдруг спросил меня Евгений Павлович.
— Нет… нет… рассказывайте. Я вас слушаю, — отвечал я, хотя, честно сказать, слушал уже Евгения Павловича сквозь дрему. Коньяк, ход поезда, история, в которой не было пока ничего интересного, сильно укачали меня и подвигли ко сну.
— Ну, тогда, с вашего позволения, я продолжу, — сказал Евгений Павлович и хотел продолжать, но тут ему помешали.
Открылась дверь купе, вошел проводник, поглядел на нас, на пустые полки, буркнул что-то невнятное и вышел.
— Ну и что ж? — спросил я.
В ответ мне со стороны Евгения Павловича была тишина. Я открыл глаза, и дрема моя мигом пропала.
— Что с вами? — воскликнул я, пораженный видом моего соседа. Глаза его дико и напряженно глядели на дверь купе, рот оскалился совершенно безумной улыбкой.
«Припадочный, что ли?» — подумал я.
— Вы видели? — резко спросил меня Евгений Павлович.
— Что вы имеете в виду? — спросил я осторожно.
— У проводника тельняшка. Вы заметили?
— Так что ж? Что в этом удивительного?
— А лицо его! Видели? Глаза какие! Видели?
— Обыкновенное лицо. В меру розовое… Как у всех выпивающих… Да что с вами такое?
— Да не розовое оно, фиолетовое! А слышали, что он сказал?
— Ну, что-то вроде: «положить еще двух…» Наверное, в Конотопе к нам подселят еще двух пассажиров.
— Вот! — крикнул Евгений Павлович. — Только не «положить», а «положи на место». Это он мне сказал.
«Да он сумасшедший, — подумал я. — Ну и вечерок… Поезд сумасшедший, сосед сумасшедший…»
— Я знаю, что вы сейчас обо мне думаете, — сказал Евгений Павлович. — Вы думаете, что я сумасшедший.
— Ну, что вы!
— Но погодите так думать. Я вам сейчас расскажу… Кстати, когда вы садились в вагон, у вас билет забирал этот проводник?
— Нет, кажется… — сказал я вспомнив, что и правда не этот проводник меня встречал. — Ну, и что? Поменялись…
— Именно так — поменялись! Давайте еще выпьем.
Мы выпили. Евгений Павлович после коньяку ободрился, перестал глядеть испуганно на дверь и даже сказал:
— А может, я и в самом деле с ума сошел… Мерещится всякое… Так вам в проводнике ничего странного не увиделось?
— Абсолютно ничего… Обыкновенный проводник.
— Может быть, окажется, что вы правы. Это всему виной история, случившаяся со мной летом на заброшенной даче. Но, знаете, много, очень много там было странного и необъяснимого. Да вот, хотя бы, как вы объясните такой факт: стоит дом, никто в нем не живет, никто его не сторожит, но все окна в доме целы. Как вы это объясните?
— Что ж тут удивительного? Бывает…
— Думаете, бывает? А бывает такое, что в доме есть старинные, хорошие вещи, книги, в доме никто не живет месяцами и никто его не сторожит, но все вещи и книги целы?
— Это уже маловероятно, — согласился я.
— Вот это мне тоже сразу показалось загадочным. Как и то, что все эти вещи и книги моя знакомая держала на даче, а не перевезла их на квартиру. Правда, вещей этих и книг было немного, и, судя по всему, это были какие-то остатки, но остатки, имеющие несомненную антикварную ценность. И никто на них не позарился. Можете вы это объяснить?
— Не могу, — сознался я.
— На той половине, где поселился я, было четыре комнаты. В одной из них кучей лежала всякая рухлядь, другая была совершенно пустая, только пыль ковром расстилалась по полу, это была очень светлая комната с большими окнами, глядящими на кусты сирени; третья представляла из себя нечто вроде столовой, тут стоял большой обеденный стол, несколько стульев, буфет с кое-какой посудой, на полу у стенки лежала большая фарфоровая люстра. Я из любопытства взял посмотреть тарелки в буфете, они были Гарднеровского завода. Поселился я в последней комнате, угловой, с выходом в фонарь-башенку, откуда можно было видеть панораму всего дачного поселка. Бог знает, что наблюдал из этой башенки первый обитатель дома…