Роджерс наблюдал за сценой с лицом заядлого театрала. А сцена получила дальнейшее развитие. Паника — штука заразительная.
— Дык… А я в него целился… Они и меня пригребут! — завопил вдруг бык, круто развернулся и припустил вон.
Роджерс и Блейк остались наедине. Охотник и дичь. Блейк тяжело дышал и дико озирался. Роджерс был спокоен, как будто его жизнь минуту назад не висела на волоске.
— Пусть бежит, он мне не нужен. Мне нужен ты, — внес, наконец, Роджерс ясность в ситуацию.
Роджерс сидит на кровати в своей комнате, свет не включает. Он в брюках, в футболке, без обуви. Сидит всю ночь, точнее, что от нее осталось после шоу в гараже. Скоро утро.
Дверь комнаты открыта на два дюйма, как раз чтобы контролировать происходящее снаружи.
Сквозь щель в комнату проникает полоса света из коридора. По полу добирается до кровати, поднимается вверх, на кровать, руку и плечо Роджерса. На руке световое пятно смотрится как шеврон. Роджерс чувствует, что шеврон он заслужил.
Роджерс смотрит, слушает, ожидает. Выжидает. Он видел, как гостиничный коридорный вбежал в комнату с пинтой и льдом. Через минуту выбежал, подбросил на ладони четвертак. Позже пронесся во второй раз. Еще пинта, еще лед.
Две пинты… Как раз, подумал Роджерс, но не двинулся с места.
Парень вернулся в коридор. Так, время пришло. Роджерс подошел к двери, высунул голову, подозвал коридорного:
— Сколько он тебе дал в этот раз?
— Всю мелочь, что у него оставалась. Все выгреб!
— Уже хорош? — Роджерс кивнул в сторону двери.
— Да, уже набрался. Скоро отключится.
Роджерс снова кивнул.
— Дай мне свой ключ.
Парень смутился.
— Не бойся, у меня разрешение администратора. Можешь проверить.
Парень отдал ключ, но уходить не спешил.
— Иди, иди. Без тебя справлюсь.
В свою комнату Роджерс не вернулся. Как был, в футболке и без обуви, приник к двери подопечного. Слышал приглушенные ковром шаги. Шагавший иногда натыкался на мебель, тогда раздавался стук и соответствующее ругательство. Иногда горлышко бутылки с веселым звоном касалось сосуда для питья. Роджерс представлял себе изменение угла наклона бутылки по мере ее опустошения. Скоро. Опять шаги. Мечется, как будто в поисках выхода.
Бутылка бухнулась на ковер.
Еще чуток…
Невнятные фразы, едва угадываются слова:
— Есть выход!.. Есть место, где он… где никто меня не достанет.
Звук вздернутой вверх рамы.
Пора!
Роджерс вставил ключ в замок, повернул его — и влетел в комнату.
Блейк стоит на подоконнике, готовится к последнему в жизни шагу. Нужно лишь наклонить голову, пригнуться, чтобы не мешала поднятая рама.
Но Роджерс уже распахнул для него объятия, обхватил самоубийцу за пояс и рванул на себя. Оба повалились на пол. Роджерс тут же вскочил, запер окно, задернул штору. Вернулся к лежащему.
— Подъем!
Грубый приказ сопровождался грубым толчком, почти ударом ноги. Блейк повернул голову, схватился за стул, потом за стол, с трудом поднимаясь на ноги. Пробуравил взглядом мучителя.
— Т-ты, сволочь! Ты мне жить не даешь, и сдохнуть не даешь! Чего тебе от меня надо? Чего?
— Ничего, — чуть слышно ответил Роджерс. — Я тебе уже это говорил. Почему я не могу следовать туда, куда ты направился? Это свободная страна. — Он пихнул Блейка на кровать, и тот растянулся в полный рост.
Роджерс сгреб полотенце, намочил его холодной водой, скрутил и пару раз вмазал пьяному по физиономии. Отшвырнул полотенце, вытащил из кармана бумажник.
— Умерь пыл, продери глаза и взгляни сюда.
Достав из бумажника сложенный лист бумаги, он развернул его и сунул под нос Блейку. Бланк управления полиции. Выписка из приказа об увольнении детектива Роджерса.
Блейк похныкал, поныл и заснул пьяным сном.
Роджерс глянул в сторону зашторенного окна, придвинул кресло к кровати, уселся и закурил. Можно было подумать, что дежурный санитар приставлен к постели больного.
Живым и в здравом рассудке! Иначе какой от него прок?
Ненависть — чувство не вечное, как и все остальные человеческие чувства. Как и страх. Чувства выгорают, организм настолько привыкает жить с ними, что перестает замечать, даже если предмет страха, ненависти или иного чувства не устранен. Запри двуногого даже с королевской коброй, и он, если, конечно, останется в живых, через неделю будет равнодушно перешагивать через змею, стараясь все же на нее не наступить.