И позже поднимается. Уже без рюкзака. Звонит в квартиру. Ждёт, направив взгляд в глазок. Открыта дверь. Но вежливо, учтиво, он отрицательно мотает головой. И закрывает дверь. Она опять звонит. Стоит. И снова разводя руками. Спускается.
Он поднимается, и снова пьян. И снова поднимается, и снова пьян. И снова.
Идёт. На телефоне эсэмэс. Прочесть – прочёл. Сложил в карман. Забил по пьяни, не писал ответ.
Проходят годики: пиздец – тик-так, пиздец – тик-так.
Обросший возвращается. Поношена до крайности одежда. В кармане тот же телефон, достал. В экране смотрит буквы, пальца́ми водит, не касаясь. Сложил в карман, не написал.
Идёт через чуть-чуть – по телефону разговор о чём-то.
И снова возвращается, и снова пьяный. И опять.
Идёт с пакетиком с мед-крестиком, из клиники.
Идёт всё с ним же, но теперь в пакетике – бухло. Остановился, повернулся, ушёл, вернулся, без ничего. Лбом прижимается к двери, его ебашит.
Идёт опять, и с новым – с пакетиком с мед-крестиком из клиники. Заходит.
Выходит выбритый, постиранный. С пакетом с контейнером с обедом.
Проходят годики: ебать – тик-так, ебать – тик-так. Но в принципе: окей. Неплохо.
Идёт с приятелем помладше. С потрёпанной коробкой с диском: футболом, старой видеоигрой.
Выходит. Он снова выбритый, постиранный. Ещё: пакет, контейнер и обед. Спускается.
Дверь открывает. Старый друг! Стоит, картинно руки распахнул. В ногах пакет с едой, но без алкашки. Ещё обвита лентой новая приставка. На друге праздничный колпак. И лента тоже. Он тоже ведь – подарок. Они смеются.
И снова открывает дверь. Выносит старенькие сумку и палатку, для походов. Друг сравнивает сумку с новой, просто так, из интереса. Его жена, несильно мужа пнув под зад, кивает до́бро Александру. А тот как раз здоровался. И с ней. И с бывшей. И с новым мужем бывшей. Жмут руки. Легко, непринуждённо. Со всеми ладит, хоть только и знакомится с двумя из них. А бывшая, в хорошем настроении, прильнула к мужу настоящему, заметно радуясь, что бывший – здоровый и живой. Нарочна встреча взглядами. В глазах у бывших нет романтики, но дружба – точно есть.
Теперь на этаже втроём. С мячом. В спортах и кроссах. Щас-щас! Саня закрывает дверь, на ключ. Друг старший и друг младший – оба ждут. Не особо терпеливо, и добродушно подгоняя. Вдруг, удивлённо, старый друг:
– Ты кто?
Стоп. Стоп. Стоп. Нет. Не было в тот момент такого. Чё это вдруг?
Но снова, и крайне настойчиво:
– Ты. Кто?
Александр выкарабкался из воспоминаний. Растеряно осмотрелся. И обнаружил: что перед ним – чуть пониже на лестнице – стоял его старый друг.
И друг, близкий старый друг, его не узнал. А ведь Александра он видит человеком. Александром!
Надо ответить! Ответить:
– Это я… Санёк… – потерянный голос схватил надежду, держал её, тащил к себе!
Секунда молчания распласталась вечностью. Но:
– Я не знаю этого языка, – друг, конечно, нисколько не груб, но требовательность в его тоне явственно ощущалась. Договорил. Ждёт.
Тишина. Александр. Беззвучно. Но не удержавшись, как бы не старался. Зарыдал. Лицо покрылось морщинами отчаяния. И слеза́ми горя. Надежда обернулась пожирающей пропастью.
Друга смутил плачущий перед ним мужчина:
– Вы заблудились? Вам помочь? – он сменился в тоне.
Александр усилием воли остановил поток солёной воды из глаз:
– Я разберусь. Я, кажется, понял…
И стал болезненно спускаться.
Аккуратно, словно боясь разрушить что-нибудь ещё, он обошёл на лестнице друга, стараясь ни в коем случае его не касаться, и тот, уступая, отступил. Александр замедлился, когда проходил мимо, посмотрел испуганно на друга. А друг всё ещё крайне удивлённо посмотрел на кажущегося беззащитным странного незнакомца.
Александр через силу вернулся к прежнему темпу шага, прошел один лестничный пролёт, затем одну лестничную площадку, спустился ещё немного. Остановился. Прислушался. Услышал как верещит звонок в его двери. И снова мужчина в балахоне зарыдал. Он пошёл дальше вниз. И вышел из подъезда.
За спиной остался его дом. Снова остановился. Рукой вытер лицо. Посмотрел на ясное синее небо. И сразу вернул взгляд вперёд. Взгляд отчаянный, но устремлённый.
Ещё колеблясь телом, но крепко и цепко втаптывая босые шаги в асфальт, Александр ушёл со двора.
Уйдём-ка, пожалуй, тоже. Осмотримся теперь в одной библиотеке. Глухая ночь. Просторные залы пусты и темны. И лишь из-под одной двери просачивается линия света.
В той небольшой комнате, залитой видимой частью электромагнитного излучения, за единственным столом сидит Александр. Рядом с ним на столе целая стопка книг, перед ним – уже раскрытая их подруга. Но она: неровно отодвинута.
Александр не читает. Он мрачно склонил голову и упёрся лбом на руку. Слепым взором смотрит на пустой стол прямо перед собой. Активно и тяжело думает, иногда поводя глазами то вон туда, то вот сюда.
Девчонки же этой ночью тоже не могут уснуть. Каждая в своей постели. Каждая в своей милой пижамке из маечки и шортиков. Каждая спрятавшись под лёгким, но возможно – надёжным, одеялом. И каждая: в молчаливо тёмной комнате.
А комнаты их сейчас, как и всегда, играют свою привычную роль отражения собственных юных хозяек. У Кати в комнате контролируемый, но беспорядок: одежда, хоть и расправленная, висит где попало, что-то даже валяется на полу. У Марии, конечно же, дела обстоят иначе: очень аккуратно, даже стул под столом, и всё в шкафах, и школьная сумка ровно приставлена к стене, на все молнии закрытая. У Софы и Лизы – относительный порядок, за исключением некоторых неаккуратностей, ну и школьные сумки распахнули свои рты. А ещё, если уж речь про эти сумки зашла: у Лизы она стоит на стуле, который только рядом со столом, а у Софы сумка приставлена к столу, а стул – он далековато от них, на нём висит школьная одежда. У Кати, к слову, стул чуть ли не у двери, но хоть к стене приставлен; а сумка прижата, разверзнутая, к кровати.
Но отставим ябедничество, тем более – вообще не это сейчас занимало девочек.
Мария вот, лёжа на спине, с удивлением и интересом смотрела, близенько к экрану, на статистику заряда батареи смартфона: та, судя по графику, быстро зарядились утром, в тот самый злосчастный момент, и больше не разряжалась! Маша поднимает телефон над собой. Крутит его, озадаченно осматривая. Подносит обратно к себе, и опять крутит, разглядывая. Смотрит снова на заряд. Ответа так не найти. Блокирует телефон. Кладёт на тумбочку. Ложится на бок, лицом к неразряжаемому напоминанию о происходящем. Глядит на него, размышляя.
У Елизаветы совсем иное настроение. Она свернулась калачиком, вся завернувшись в одеяло. Глаза её широко открыты – в глубоком шоке. Лиза часто и тяжело дышит. Она попыталась, как смогла, ещё больше съёжиться. Лицо отразило: бездну страха и бесконечную мольбу. Из глаз потекли крупные слёзы. Она зажмурила их в болезненном напряжении. Слёз стало только больше. Уткнула лицо в подушку. И – беззвучно зарыдала.
София же просто лежит на боку, глаза открыты, о чём-то тщательно думает. Поворачивается на спину, смотрит в потолок. Осторожно встаёт и выходит из своей комнаты. Идёт привычно тихонечко через проходной зал, где на разложенном диване негромко похрапывает бабушка. Софа идёт в ванну. Заходит. Щурясь от включенного собой же света, запирается. Проверяет, закрыла ли дверь, и ещё раз проверяет. И только потом превращается в эту странную – какую-то волшебную – форму. Софа, пытаясь определиться со своими чувствами, посмотрела на себя в зеркало.
А Екатерина лежит в постели и неоднозначно возбуждённо глядит на потолок. Резко скидывает одеяло, вскакивает, превращается в волшебницу. Включает свет, и почти не щурится! разве что чуть-чуть, – даже удивляется этому и смотрит на лампу. Но не долго это занимает её. Катя теперь восхищенно изучает себя в зеркале, которое на шкафу. Делает руками несколько усиленных ударов в воздухе. Едва не задела зеркало. Но то всё равно треснуло! Быстро опустила руки, отшатнувшись. Посмотрела с лёгким испугом на дверь из комнаты. Но тут же расслабилась. Вернула взгляд на зеркало. Ухмыльнулась. О чём-то, как будто даже мечтательно, соображая.