- Статья гласит, что забастовщик не может подвергнуться наказанию лишь за то, что он бастует. В силу правительственного указа от второго декабря пятого года о праве на стачку...
- Ну, Абрам, и силен же ты, братец, - покровительственно сказал Малиновский. - Статья, указ...
Пусть уж Бадаич запоминает. Я в этих законах как рыба на мели...
- Нашел чем гордиться, - заметил Петровский.
Этот вопрос впрямую его не касался, но он внимательно слушал Крыленко, делая пометки в своем блокноте.
- А я думаю так: нам надо по-рабочему, по-простому, от души, без всяких там адвокатских крючков.
Пускай интеллигентишки щеголяют законами, а нам это ни к чему. Мы буржуйских законов не знаем и знать не хотим.
Малиновский говорил резко, раздраженно, словно мучала его мысль, что сам он не в силах выучить свой урок, и вот приходится пользоваться чужими подсказками.
Крыленко понял его и поэтому не рассердился, сказал только:
- Владимир Ильич считает иначе...
Малиновский замолчал, по лицу его прошла тень, он быстро сказал:
- Ну, может быть, может быть... Я, наверно, не прав...
Он бросил взгляд на часы, вскочил, заторопился.
Как лидера фракции, его пригласил на какое-то совещание заместитель председателя Думы князь Волконский.
Роман подтрунивал над собой, что вот, дескать, приходится все же осваивать буржуйский опыт для пользы рабочего класса, чертыхнулся в сердцах, но ушел за ширму переодеваться.
Вскоре он появился в сюртуке, в белоснежно крахмальной сорочке, в надраенных модных штиблетах.
И первый захохотал, довольный эффектом.
- Смотри не перепутай коньяк с шампанским, - пошутил Крыленко и тут же согнал улыбку с лица. - Ну а мы, товарищи, за работу. Время, время... Глаза слипались от усталости, кружилась голова. - Давай, Егорыч, пройдемся еще раз по тексту запроса.
Седобородый швейцар лишь мельком взглянул на пропуск и благосклонно кивнул: лицо Крыленко ему уже примелькалось.
Для того чтобы попасть в Таврический дворец на места для публики, нужно было получить специальный пропуск от какого-нибудь депутата на день, на неделю или на месяц. Пропуска были безымянные, поэтому документы никто не спрашивал. Да если бы и спросили, Крыленко показал бы отличнейший паспорт, изготовленный по всем правилам полицейского искусства.
Дневное заседание уже началось. Стараясь не шуметь и не наступать на ноги сидящим, он с трудом пробрался - галереи забиты публикой до отказа на свое излюбленное место в первом ряду, которое берегла для него пришедшая раньше Елена Федоровна Розмирович. С этой молодой женщиной, за плечами которой уже было почти десять лет партийного стажа, Крыленко познакомился всего два месяца назад.
В партийной переписке она была то Евгенией, то Таней. А "в миру", в разговорах, в общении с товарищами, Галиной. Ее прислал сюда Ленин, доверив первейший по важности' пост секретаря Русского бюро ЦК.
Того бюро, которое фактически было штабом на передовой.
Спустя какое-то время к этому посту прибавился еще один: секретаря думской фракции большевиков.
Она вела переписку с избирателями, ведала всей документацией и протоколами.
Работа свела их, Галину и Абрама, сдружила, спаяла накрепко. И надолго.
...На трибуне паясничал известный всей России мракобес Марков-второй. Он звался вторым, потому что был в Думе еще один Марков, ничем не примечательный тишайший человечек, подавленный тем, что был он однофамильцем знаменитого черносотенца.
Огромный, рыхлый, с толстым приплюснутым носом и сальными зализанными волосами, "второй" сотрясал стены своим исполинским басом, брызгая слюной и стуча по трибуне волосатыми кулаками.
- Для кого, господа хорошие, вы требуете свободы? Для фанатиков и безумцев?.. Ха, свободу им подавай, ишь чего захотели! А государство, по-вашему, будет равнодушно взирать, как это стадо посягает на все, что дорого каждому порядочному человеку?
Председатель Думы Родзянко величественно восседал в золоченом кресле, прикрыв глаза и поглаживая массивную цепь, блестевшую на его груди. На правых скамьях, там, где сидели махровые реакционеры, неистово аплодировали после каждой фразы своего кумира.
- Балаган! - шепнула Розмирович.
Крыленко уточнил:
- Кровавый балаган... Ты посмотри только на это чудовище!
Марков вошел в роль. Вскинув руку с оттопыренным указательным пальцем и прищурив глаз, он "прицеливался" то в одного рабочего депутата, то в другого:
- Ага!.. Вы, значит, за свободу? А мы вас-на мушку...
Справа и в центре заржали. Родзянко наконец проснулся:
- Член Государственной думы Марков-второй, здесь не тир, благоволите выступать по существу вопроса.
Погромщик отмахнулся от председателя, как от надоедливой мухи. Выкрикнув еще несколько ругательств, он под аплодисменты самодовольно сошел с трибуны.
Крыленко встретился глазами с Бадаевым: "Ну, Егорыч, не подкачай!" Тот чуть заметно кивнул.
- Слово имеет член Государственной думы Бадаев. - Родзянко придвинул к себе колокольчик. - Прошу не шуметь. В случае необходимости, я сам призову оратора к порядку.
Это была откровенная угроза. Но Бадаев не из пугливых, такими штучками его не собьешь, а пререкаться с Родзянкой он не будет - как говорится, себе дороже...
Он начал тихо, спокойно, даже вроде бесстрастно, - рассказ об ужасающих условиях, в которых трудились и жили рабочие, был слишком трагичен и в пафосе не нуждался.
- Рабочие надрываются, они мучаются в цехах по восемнадцать часов, ни одно животное столько не ворочает, сколько русский рабочий за какие-нибудь сорок-пятьдесят копеек. Когда в пятом году рабочий класс потребовал от вас то, что ему нужно, вы накормили его пулями.
Звук колокольчика утонул в реве, возникшем на правых скамьях.
- Член Государственной думы Бадаев, - грозно проговорил Родзянко, - вы переходите грани того, что я могу допустить.
Бадаев подождал, пока рев немного утихнет.
- Господа, я не рассчитываю вас пронять описанием тяжелого положения рабочих. Известно, что бессмысленно прививать оспу телеграфным столбам. Не менее бессмысленно говорить о положении рабочих в этой помещичье-крепостнической Думе...
Молодец Егорыч!.. Слова его, сильные и точные, падали, как тяжелые рабочие молоты, на головы черносотенцев.
Сквозь шум едва был слышен голос Родзянки:
"Прошу вас быть осторожнее..."
- ...И если я все же говорю о страданиях пролетариата, то для страны, для народа, чтобы убить все надежды в сердцах наивных людей на примирение с существующим порядком.
Родзянко тщетно старался унять бушующий зал.
- Член Государственной думы Бадаев, призываю вас держаться в пределах обсуждаемого вопроса.
Бадаев посмотрел наверх, на галерки, где среди публики не было почти ни одного сочувствующего нуждам рабочих, разве что две курсистки, торопливо записывающие его слова, чтобы передать их друзьям еще до того, как завтра выйдут газеты. И свои товарищи - Абрам и Галина. Крыленко показал ему большой палец: здорово, так держать!..
- Господа, статья 1359 Уложения о наказаниях...
Раздался громкий хохот. Марков, Пуришкевич и вся их компания орала, топала ногами, свистела. Кто-то выкрикнул: "Расскажи, кто это учит тебя законам", рев стал еще громче, Родзянко вяло звонил в колокольчик.
Было видно, как шевелились губы Бадаева, а слова не долетали. Крыленко весь вытянулся вперед, но не мог ничего разобрать. Донеслись только обрывки фраз:
"Рабочий не хочет быть крепостным... Он сам завоюет себе свободу... И на развалинах вашего строя..."
- Член Государственной думы Бадаев... - Голос Родзянки вот-вот сорвется. - Я лишаю вас слова, благоволите покинуть трибуну.