Тогдашняя оппозиция большевистскому правительству (Левые Коммунисты, Махновщина, объединявшая рабочие коллективы, Рабочая Оппозиция, Рабочая Группа) была выражением этой невозможности. Не случайно, что наивысшей своей точки спор о том, кто должен управлять заводами, достиг в 1920ом году, на спаде революционной волны. Завершение этой дискуссии означает завершение раскола между массами и партией. Но это раскол не нес в себе ничего положительного — рабочие не предложили альтернативы большевизму. Пожалуй, только «Рабочая Группа» Мясникова выражала интересы рядовых пролетариев — скажем, «Рабочая Оппозиция» Коллонтай была уже голосом профсоюзов. Одна бюрократия против другой.
Но надо отдать должное партии в ее последовательности. Ещё в 1917 Лозовский утверждал: «Нужно оговорить […] чтобы у рабочих каждого предприятия не получилось такого впечатления, что предприятия принадлежат им». В тоже время рабочий контроль выражал баланс сил: заводские активисты сохраняли социальный статус и доступ к документам, напрямую или через профсоюзные каналы. Однако лидеры не скрывали своих целей. В «Терроризме и Коммунизме» Троцкий определяет человека как «ленивое животное», которое необходимо силой принуждать к работе. Для большевиков рабочий контроль был хорошим средством удержания буржуазной власти, самодисциплины для рабочих и воспитания партноменклатуры.
Может показаться, что оппозиционные платформы (даже такие радикальные как группа Мясникова) могли провозглашать необходимость социализации работы; но, с учетом соотношения сил в мире в 1920ом, это вряд ли выглядит правдоподобно. Имевшиеся попытки экспроприации и реорганизации производства были лишь крайними мерами. Невозможно было как-то систематизировать опыт этих частичных спонтанных выступлений, да пролетарии особенно и не беспокоились по этому поводу. Рабочий класс держался в стороне от программ, желавших сделать его (не большевистскую партию!) настоящим правителем. В 1921ом бедняцкие массы трудящихся не участвовали во всех этих дискуссиях. Цель Рабочей Оппозиции, как и цель Ленина и Троцкого, была в том, чтобы заставить людей работать как можно лучше в обществе, над которым рабочие потеряли контроль. Русские пролетарии не собирались обсуждать условия и способы их эксплуатации. Происходившая дискуссия касалась только перестановки сил в верхах, но никак не социализации труда.
Кризис русской революции на практике доказал, что пока господствует капитал, труд не может быть освобожден и остается наемным, а приостановка уничтожения работы есть несомненный признак провала революции. В 1917-21 выбор стоял только между упразднением наемного труда и сохранением эксплуатации, иного варианта быть просто не могло.
Чуть позже Россия испытала на себе все прелести «материального стимулирования», рабочей аристократии, принудительных трудовых лагерей и коммунистических субботников в полной мере. Но не стоит переворачивать историю вверх ногами — российские пролетарии потерпели поражение не потому, что поверили в миф освобождения через работу, наоборот — их поражение освободило дорогу для строительства культа работы. Кто в действительности верил в идеологию субботников, за исключением тех, кто ожидал получить символическое или материальное вознаграждение? Стахановщина стала финальным аккордом в борьбе за/против труда и вызвала очень незначительную реакцию в виде убийств стахановцев коллегами. Что до самого Алексея Стаханова, то он умер от пристрастия к водке, а не к углю.
1920: Италия
Сочинения Грамши и статьи в Ordine Nuovo о захватах заводов итальянскими рабочими в 1920г подобны яркой, сказочной, но при этом немного неправдоподобной саге о движении, бывшем одновременно и грозным, пугающим, и домашним, ручным — прямое насилие, включавшее вооруженную охрану заводов, перемешано с потрясающей умеренностью в требованиях. Грамши описывает пролетария Фиата как «интеллигентного, человечного, гордого своей профессией»: «он не преклоняется перед хозяином», «это социалистический рабочий, представитель нового человеческого рода», «итальянские рабочие никогда не сопротивлялись нововведениям, которые снижают издержки, рационализируют работу и автоматизируют производственный процесс». (Грамши, Заметки о Макиавелли)
На профсоюзной конференции металлистов (Ноябрь, 1919) один из редакторов Ordine Nuovo, Таска, требовал цеховых делегатов изучать «буржуазную систему производственных и трудовых процессов, чтобы достигнуть максимально возможных технических мощностей, необходимых для управления предприятием в коммунистическом обществе». Ordine Nuovo за сентябрь‘20: «Рабочие хотят доказать, что они могут справиться без начальников. Сегодня рабочий класс движется вперед благодаря дисциплине и подчинению своей организации. Завтра, в созданном его руками обществе он сможет достичь всего».
Реальность не подтвердила этих надежд. Рабочие не проявили желания увеличивать количество или качество работы. Отсутствие значительного производства в ходе захватов предприятий обнаруживает слабость продуктивистской идеологии и невозможность освобожденной или социализированной работы. Буоззи, генеральный секретарь профсоюза металлистов, признавал это: «Все знают, что рабочие прерывают работу по самому пустячному поводу». За неделю с 21 по 28.08.1920 15,000 рабочих центрального завода Фиат сократили производство на 60%.
На римском Фиате висел транспарант «Если кто не хочет трудиться, тот и не ешь». Другой лозунг вторил ему: «Труд облагораживает человека». Тем не менее, из-за забастовок на Фиат-Бреветти рабочий совет принудил персонал вернуться к работе и создал «рабочую тюрьму», чтобы покончить с хищениями и тунеядством. Из-за «чрезмерного количества рабочих, берущих отгулы», центральный совет Фиата пригрозил уволить тех, кого отсутствовал на работе более 2х дней.
При выборе между преобразованием работы на социалистический манер, как того хотели профсоюзные и партийные бонзы, и отвращением, испытываемым к работе, рабочие не особо колебались.
Никакого права на лень
Отвлечемся от истории ненадолго. Ошибочно считать, что никто не интересовался теоретической критикой работы до 1960го. Ещё в 40ых годах 19в., Маркс и другие (Штирнер, например) определяли коммунизм как отрицание классов, государства и работы. [7]
Позже, в своей работе «Право на лень» Лафарг опередил свое время, когда критиковал лозунг революции 1848 года «Право на работу!»: «работа деградирует, — утверждает он, — а индустриальная цивилизация уступает так называемым примитивным обществам. Чудовищная неосмотрительность привела современного человека к трудовой жизни». Но зять Маркса также оставался частью своего времени, разделяя миф о техническом освобождении: «машина есть спаситель человечества». Он выступал не за уничтожение работы, а за ее сокращение до 3х часов в день. Нажимать на пару кнопок обычно менее вредно, чем вкалывать с утра до ночи, что, однако, не устраняет разделения между производством и остальной жизнедеятельностью. (Это разделение и определяет работу как таковую. Оно было неизвестно примитивным обществам, нетипично для доиндустриального мира, и прошли века, пока оно не стало привычным и нормальным в Западной Европе). Дерзкая проницательность Лафарга была критикой работы в рамках работы. Интересно, что этот памфлет (наряду с Манифестом) довольно долго оставался одним из самых популярных произведений в SFIO, старой французской социалистической партии. «Право на лень» представляет работу как благо и как зло, как счастье и как проклятье, но в любом случае, как неизбежную реальность, неотвратимую как сама экономика.