На одном из стендов приводится портрет его друга, «геолога» Я. Д. Гродзенского. Экскурсовод, рассказывая о взаимоотношениях В. Т. Шаламова и Я. Д. Гродзенского, непременно отмечает, что по воспоминаниям друзей и знакомых Яков Давидович отличался доброжелательностью и характер у него был гораздо мягче, чем у Варлама Тихоновича.
Фрагмент экспозиции мемориального музея Варлама Шаламова в Вологде
О том времени Шаламов вспоминал: «В двадцатые годы до университета я часто бывал у Яшки на Басманной, где он жил на чердаке двухэтажного дома, где была выгорожена комната, в которой стояли четыре койки. Одна – девушки, глупой в отношении культуры, Вари. На второй – милицейский действительной службы – почти окончил вуз[17]. На третьей – Яшка. На четвертой? Забыл я, кто жил на четвертой. Я тоже тогда бедствовал, с ними ночевал раза два.
Там на побеленном потолке все – гости и хозяева – писали углем из голландской печки всевозможные лозунги того времени, лозунги классовой пропаганды – или как жить <неразборчиво>, которые надо выучить, либо лозунги, которые должны облагодетельствовать человечество немедленно.
…Я жил в Кунцеве у тетки, а потом в Черкасске в общежитии МГУ, а у Яшки была крошечная комнатенка на первом этаже какой-то коммунальной квартиры тоже в районе Басманной. Крошечная, метров шесть квадратных. Все свободное место было уставлено книгами… библиотечными и своими.
…С собой Яшка всегда таскал толстую переплетенную книжку, где писал мелко-мелко, но все же разборчиво – Яшка до смерти сохранил разборчивый газетный почерк. В хорошем разборчивом почерке, мне кажется, Яшка видел некую нравственную обязанность. «Я должен писать так, чтобы меня могли легко прочесть те люди, к которым я пишу, – это дань уважения другим людям – товарищам, друзьям, начальникам и подчиненным»[18].
Яков Гродзенский – выпускник Московского университета
Сам Шаламов имел неразборчивый почерк. Письмо 22 мая 1965 года Яков Давидович начинает с претензии: «Дорогой Варлам, письмо твое получил. Ты пишешь чертовски неразборчиво. Ей-богу, приходится разбираться в нем, как в ископаемых шумерских клинописях.
Письмо очень и очень интересное, ничего секретного и интимного в нем нет, поэтому я позволю себе привлечь к чтению нескольких своих товарищей по Рязани. Каждый из них проявляет очень большой интерес и к твоему творчеству, и к твоей личности. В укор тебе скажу, что ни один из них не сумел расшифровать полностью твое письмо, хотя, конечно, смысл его, в общем, понятен. Я давно советовал тебе поучиться у Акакия Акакиевича Башмачкина каллиграфии».
В ответном письме 24 мая Варлам Тихонович объясняет причину своего плохого почерка: «Яков. Получил твое письмо. Начну с оправданий. Я пишу разборчиво только карандашом, чернилами пишу редко. Переписывать не захотелось».
В стихотворении Шаламова «Инструмент» (1954) есть строки:
Иногда этот карандаш оказывался слишком торопливым, местами Шаламов не дописывает окончания фразы, а то и пропускает целые слова или обозначает их буквами.
В 1926 году Яков Гродзенский поступил в МГУ на юридический факультет, через год перевелся на историко-философский (с потерей года). Как студента его «выдвинули» («выдвиженец» – термин в тогдашней служебной иерархии) в журналисты.
По свидетельству Шаламова, «Гродзенский окончил философский факультет университета, но поступал на юридический, на совправа. Увидев чрезвычайно сомнительное юридическое тогдашнее образование, перешел на философский, но философский был еще хуже… Гродзенский рос под надзором некоторых старых партийцев – от детдома к рабфаку, от рабфака к вузу… Естественно, что человек такой биографии должен был оказаться в рядах оппозиции. Так и было. В 1928 году Гродзенский был исключен из комсомола и из вуза, но в университете Якову удалось восстановиться, и он кончал уже не юридический (совправа), а философский»[19].
Отец примкнул к троцкистской оппозиции в Московском университете. Наум Коржавин так объясняет увлечение Троцким среди комсомольцев 1920-х годов: «Большевизм, отказавшийся от мировой революции, – нонсенс. И этот нонсенс, эта прострация была смыслом духовной жизни при Сталине. И нет ничего удивительного, что молодежь, принявшая большевизм, принимала мировую революцию и в массе поддержала догматического большевика Троцкого против сталинской прострации»[20].
18
19