Можно не быть ни добрым, ни прекрасным, ни благородным среди величайших жертв, и у сестры милосердия, умирающей у изголовья тифозного, может быть мстительная, мелкая к жалкая душа.
Женщина приближает нас к преддверью нашего существования, они (женщины) сохраняют на земле, как ненужную небесную драгоценность, чистую сущность вашей души, и еслибы они ушли, разум одиноко царствовал бы в пустыне. («Сокровище смиренных».)
О. Уайльд: Желание делать другим добро дает обильный урожай глупцов.
...Из всех поз моральная — самая неприличная...
Гуманитарное движение воюет с природой, поддерживая переживание неудачников, и это одно может заставить человека науки возненавидеть его легкие добродетели.
...Не достигают своей цели эти филантропы и сантименталисты наших дней, всегда болтающие человеку об его обязанностях к соседу. Развитие расы зависит от развития личности...
Жизнь морочит нас тенями, как тот, кто показывает марионетки.
Эрнест. Значит, жизнь — банкротство? —
Жильбер. С художественной точки зрения, конечно.
Общество часто прощает преступнику; оно никогда не прощает мечтателю. Прекрасные бесплодные эмоции, которые возбуждает в нас Искусство, ненавистны в его глазах. („Замыслы”.)
Единственный способ отделаться от искушения — уступить ему. («Портр. Дор. Грея».)
Большие надежды возлагались когда-то на демократию, но она оказалась не чем иным, как кровопусканием, которое народ делает народу для блага народа. («О социализме».)
Пшибышевский: Существует еще нечто, кроме глупого мозга, нечто, стоящее au delà мозга, какая-то неведомая сила, одаренная необыкновенными способностями, именно душа, — душа, которая чувствовала отвращение, — находится в постоянном соприкосновении с смешной банальностью жизни и, чтобы не проституировать себя каждый день, создала мозг. (Предисловие к «De profundis».)
...Да и наконец, я не могу сообразить, какого черта ради должен я служить обществу, которое ни на минуту не подумало протянуть мне когда-нибудь руку помощи... («Сыны земли».)
Я не затем хочу разрушать, чтобы строить, чтобы строить снова на развалинах, а затем, чтобы разрушать. Разрушение — это мой догмат, моя вера, мой экстаз.
Злоба моя святей вашей любви, потому что любовь ваша исходит только из мозга. («Дети сатаны».)
С торжеством демократии настанет «царство лавочников, клеонов, кожевников и мужиков, которые ненавидят все прекрасное, все стоящее выше их».
Я природа: у меня нет совести, у нее тоже нет ее... у меня нет жалости, у нее также нет ее... Да, я сверх-человек. («Homo Sapiens».)
Так же, как я ничего не могу поделать против того, что, в продолжение всех средних веков, откровения души бывали исключительно в области религиозной жизни, так же мало могу я что-нибудь изменить в том факте, что в наше время душа проявляется только в отношении полов друг к другу. (Пред, к «De Profundis».)
В начале был пол. Ничего кроме пола и все в нем одном. («Requiem aeternam».)
Пол — вот основная ось всех явлений; утолить вечно растущие требования пола, удовлетворить жажду мести, узнать сокровенные силы, которые может дать половое счастье, вот причины, почему отдаются сатане. Но нет в этом счастья! Пусть! Но в царстве ночи, в пропасти и боли находишь опьянение и безумие. Бросаешься в ад, по попадаешь в безумие, в неистовствах которого можно забыть, забыться... День — это тяжелое грозное бремя жизни, страшное мучение необходимости жить, ночь — безумие, опьянение, забытье. («Син. Сат.»].
Гамеcун: Я повсюду встречаю только одни препятствия, а между тем я все тот же, у меня те же силы, та же жизнь. Передо мной открыты те же возможности, я могу совершать те же дела; но почему же я вдруг остановился, почему для меня вдруг все возможности стали невозможными? Неужели я сам виноват в этом?... Нет, в это вмешивается свет, свет возмущается, свет находит, что это безумие. Свет говорит, что такой-то благоразумный человек и такая-то женщина. не поступили бы таким образом, следовательно, это безумие. И я стою один против всех.
Гладстон — это странствующий герольд права и справедливости. Голова его битком набита общепризнанными истинами. Что дважды два — четыре, — это для него величайшая истина в мире.
Хе, хе, облеченное доверием лицо в крошечном мирке Норвегии, человек, избранный народом для того, чтобы подавать реплики, участвуя в общей комедии страны и выступая с жевательным табаком за щекою в священном национальном костюме и бумажном воротнике, размякшем от честного пота. Прочь с дороги перед избранником народа! Посторонитесь, черт возьми, чтобы ему было достаточно простора! О, господи боже ты мой, как эти круглые жирные нули увеличивают число.