То же говорит О. Уайльд:
«Лишь гласом вопиющего в пустыне уготованы пути богов». («Замыслы»).
«Я думаю, что если бы кто-нибудь жил полной и совершенной жизнью, давая форму каждому своему чувству, выражение каждой своей мысли, действительность каждому сновидению, — я думаю, что мир получил бы такой свежий импульс к радости, что мы забыли бы все недуги средневековья и вернулись бы к эллинскому идеалу, — даже может быть к чему-то более тонкому и пышному, чем идеал эллина». («Портрет Дориана Грея»).
То же говорит Брюсов:
Анекдот.
Говорят, однажды спросили мнения Рескина о прекрасном здании, чуде зодческого искусства.
— Мне не нравится оно: оборванец, стоящий возле здания, делает его безобразным.
Разговор.
— Говорят, московский художественный театр дал новое откровение своей постановкой Достоевского.
— Неправда. Никакого откровения не было, потому что у меня не было денег купить билет на этот спектакль.
Создания Эллады прекрасны, но явились ли бы они миру без рабов?
Рабы сделали возможным явление Петрония.
Прекрасно понял значение вопроса о распределении Гейне.
Простым языком рассказал он о немецкой философии. Он знал, что философы презрительно отнесутся к такому способу изложения философских идей.
— Но да благоволят они, — писал он, — подумать, что немногое сказанное мною выражено совершенно просто и ясно, тогда как их произведения, хотя и весьма основательные. неизмеримо основательные, весьма глубокомысленные, точно в такой же степени непонятны. Что пользы народу в теперешних хлебных амбарах, когда ключи от них не у него? Народ алчет знания и благодарит меня за кусочек хлеба, который я честно разделяю с ним. Я думаю, что не отсутствие таланта мешает большей части немецких ученых говорить популярным языком о религии и философии. Полагаю, что тут причиной боязнь результатов собственного мышления, которых они не смеют сообщить народу. Я не боюсь этого, потому что я не ученый, я сам народ. Я не ученый, я не принадлежу к семистам мудрецам Германии. Я стою вместе с массою пред вратами их мудрости, и когда оттуда проскальзывает какая-нибудь истина, и когда эта истина доходит до меня, этого достаточно: я пишу ее красивым почерком на бумаге и отдаю наборщику, тот переносит ее в свинец и передает печатнику, печатник печатает ее, и тогда она принадлежит целому миру.
Да благоволят понять и поэты, что для народа имеют цену только те истины, которые проскальзывают к нему через врата мудрости; все остальные, может быть, очень ценны для поэтов, но народу не нужны.
О НЕПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТИ ПИСАТЕЛЕЙ
Писатели (как и все люди одной профессии) любят обличать друг друга в недобросовестности. Они никогда не сознаются, что профессиональные грехи — их общие грехи, и каждый стремится приписать отдельным членам сословия то, что неизбежно в силу социального положения этого класса. Почему люди одной профессии так жестоки друг к другу, когда, казалось бы, профессиональнее тиски каждый должен чувствовать особенно тяжело, и именно в этом случае быть снисходительным?... Почему, поражая конкурентов, они бьют именно по тем местам, которые являются больными местами и для них самих? Не потому ли, что они лучше знают больные места?
Писатели любят обвинять друг друга в непоследовательности, забывая, что идеи и образы рождаются в силу сложных коллективных творческих усилий, и вовсе не обязательно, чтобы один писатель непременно записал только согласующиеся между собою мысли, или чтобы его действия вытекали из записанного им.
Вы скажете: «коллективные сборники, издаваемые с благотворительной целью, обыкновенно бездарны».
Вам скажут: «а ведь вы сами печатались в таких сборниках».
Вы скажете: «образы и идеи нужно издавать без имен авторов».
Вам ответят: «зачем же вы печатаете свои произведения под своим, именем?»
Толстой говорил: «нельзя быть богатым».
Ему говорили: «зачем же вы живете в богатстве?»
Как будто из того, что Толстой жил в богатстве, утрачивает свое значение мысль: «нельзя быть богатым». Кто считает себя в праве судить людей, тот пусть судит их, и как ни тяжело всем людям, в том числе и писателям, биться в тисках современной социальной неурядицы, — все-таки коллективные сборники останутся бездарными, и имена авторов на обложках книг будут мешать пониманию этих книг.