Рыбаки поверили рассказу Шепе о змее.
Поверили этой выдумке и в Кусмуруне.
Горе пришло в столовую юрту. Вдовой стала Кунтай, сиротой — Жайнак.
… Через несколько дней после похорон, еще находясь во власти горя, но уже отдавая отчет в происшедшем, Кунтай раздумывала над своей судьбой. Как ей быть дальше? Пожалуй, лучше всего остаться в Орде, воспитывать единственного сына, продолжать привычные хлопоты в доме Зейнеп.
Ей было тогда тридцать пять лет — возраст, далекий до старости. Она была очень привлекательной, даже красивой. С круглыми карими глазами, блиставшими из-под черных ресниц. С бровями вразлет, как у японки. С некрупными чертами лица. С небольшими мягко очерченными губами. Когда Кунтай распускала волосы, они закрывали колени. У нее было ладное тело, не отягощенное полнотой, крепкие руки и мускулистые ноги. Еще Айганым стремилась ее одевать получше, не скупилась на наряды своей любимой служанке и Зейнеп.
Но эта красота, привлекательность, опрятность Кунтай и помешали ей остаться в столовой юрте возле Зейнеп. Надо ли говорить, что главным виновником явился тот же Шепе.
Шепе вернулся к прежним своим домогательствам. У свежей могилы Нуртая, им же убранного с пути. Пленяться женщинами он не мог. Он был просто похотливым женолюбом. Маленький человечишка, оскорбленный, что его оттолкнули, не посчитались, что он белая кость, торе, пошел на преступление не ради постоянной близости с Кунтай. В общем-то он презирал женщин, считал их всех самками. Его не волновали красота и статность Кунтай. Он просто хотел утолить животную свою страстишку и неуемное честолюбие. По его понятиям, он должен был смыть с себя позор. А потом? Потом можно с нею и не встречаться.
Еще не наступил день поминок, сороковой день со дня смерти Нуртая, как Шепе твердо решил пробраться ночью к спящей Кунтай.
На этот раз он скрыл свое намерение и от Шонайны. Он понимал, что даже она, бесстыдно занимавшаяся сводничеством в обычное время, не простит ему греха с женщиной, только что потерявшей мужа. Поэтому он наврал и жене. Дескать, надо ему съездить в один далекий аул, он может запоздниться и тогда останется на ночлег.
Гостей в Кусмуруне не было. Детей Чингиза, обыкновенно спавших в отдельной юрте, Шепе перевел к отцу в Орду под тем предлогом, что не следует оставлять их одних, пока не исполнилось сорок дней со дня смерти Нуртая, не просохла еще его кровь, и Азраил не взял его душу, которая блуждает в ауле по ночам.
Сам Шепе в это нисколько не верил. Он просто подумал, что для него будет лучше и удобнее, чтобы пустовала детская юрта, находившаяся рядом со столовой юртой Кунтай.
До полуночи он кружил верхом по случайным дорогам, а когда везде погасли огни, отправился обратно к Орде, спешился, не доезжая до белого аула, привязал в овраге коня к дереву и по обычаю всех ночных воров тонким сыромятным ремнем перетянул ему язык, чтобы конь в одиночестве случайно не заржал и не выдал своего хозяина.
Он по-воровски прокрался в аул. Собаки тявкнули, но, узнав Шепе, разом замолчали.
Шепе, крадучись, добрался до столовой юрты, тихо приоткрыл ее полог и, не подымая лишнего шума, очутился у постели Кунтай. Он хотел разбудить женщину осторожно, не напугав ее; хотел приманить утешением, лаской. Но едва он коснулся рукой жаркого тела, как уже не мог сдержать себя и немедленно попытался овладеть ею.
Кунтай сопротивлялась как могла. Стыдила, отталкивала его. Бог знает, чем бы это кончилось, но проснулся Жайнак. Не понимая всего, он догадался — происходит что-то страшное. С криком вылетел он из юрты, и этот крик мальчика придал силу Кунтай и ошеломил, ослабил Шепе.
Отчаянный крик разбудил Зейнеп. Она выскочила навстречу Жайнаку, привела его к себе и, наскоро выслушав бессвязный рассказ, разбудила Чингиза.
— Это твой старший братец безобразничает, лезет ко всем женщинам, покоя не дает. До Ак-апы добрался.
Жайнак захлебывался в плаче.
— Беги скорее, Чингиз! — торопила Зейнеп. — Проснется аул, опозоримся. Только ты обуздаешь этого коротышку.