Кунтай уже не слышала, как подъехал Чингиз, осадил разгоряченного коня и, не слезая с седла, спросил почтительно склонившихся перед ним пожилых работников:
— Еще жив или…
— Нет его уже, хан-ием! — с трудом выговорил, заглатывая слезы, один из родственников Итаяка.
— Тогда несите его домой, — приказал Чингиз. — Разберите очаг, налейте туда воды и покойника положите сверху. У юрты поставьте охрану. И чтобы ни одна живая душа туда не заходила.
Не задерживаясь, Чингиз повернул обратно в. Орду. Пыль взвихрилась на дороге и скоро рассеялась.
Приказ есть приказ. Султану в Черном ауле никто не мог перечить. Но многие остались недовольными:
— Не сказал он толком ничего. До каких пор он, Итаяк, будет так лежать?
…Чингиз действовал по-своему разумно. Больше всего опасаясь, что его постигнет какая-нибудь новая неприятность, он поспешил написать и отправить с конным письмо о происшествии начальнику местного гарнизона майору, известному в казахских аулах под именем Кара-майыра. В ведении этого Кара-майыра находились многие дела округа, в том числе и разбирательство дел, связанных с крайне редкими в последнее время убийствами. От Орды до Баглана было сто пятьдесят верст. Майор, получив известие от Чингиза, не стал откладывать сборы. О подобных случаях ему давно не приходилось слышать. Он прихватил с собой военного врача и на четвертый день после смерти Итаяка прибыл в Орду.
Стояло знойное лето, и труп даже в тени над прохладной водой начал разлагаться. Военный врач по закону произвел вскрытие в присутствии майора, Чингиза и понятых из аула. Обнаружилось, что Акпан сломал Итаяку ребра, разорвал печень и раздавил желчный пузырь. От этого и произошла смерть.
Акпан на допросе говорил правду. Майор хотел вызвать на допрос и Кунтай, но она сама прийти не могла. Чингиз отговорил майора брать показания у постели больной, в ее юрте.
— Поймите, — говорил. Чингиз. — Она ничего путного не скажет, все время теряет сознание, почти при смерти. Не стоит ее тревожить.
На самом деле Чингиз опасался, что Кунтай может наболтать лишнего, назовет имя Шепе, и тогда на него, султана, неминуемо ляжет тень этого дела.
Акпана арестовали и под конвоем четырех солдат и урядника пешком по этапу отправили в Баглан. Майор, уезжая, сказал, что судить его будут, очевидно, в Омске, и в деле должен принять участие областной прокурор.
Когда военные отбыли, Чингиз, естественно, сам попытался подробнее разобраться в истинных обстоятельствах убийства. Он послал к Кунтай своего верного человека. Кроме нескольких незначащих фраз Кунтай ему ничего не сказала:
— Сколько мне пришлось перенести в эти дни. Вот и заболело сердце от печалей, вот и сознание теряю…
Об Акпане, о том, что это именно он ударил ее в грудь, она промолчала. Об этом не узнал никто, в том числе и доверенный Чингиза.
Не было оснований сомневаться в ее словах. Отчасти поверил ей и Чингиз. Но только отчасти. Порою в его душе вспыхивало жестокое желание: лучше Кунтай умерла бы до начала суда над Акпаном. Мало ли что может иначе случиться. Всплывет имя Шепе, и тогда начнут развязывать узел.
… Кунтай лежала в постели, слабея с каждым днем. Да и кто ей мог помочь в ауле? Удар обезумевшего от ярости Акпана сделал непоправимое. Сильно поврежденное левое легкое начало загнивать. Пострадало и сердце, так нарушавшее свой обычный ритм, что она порой теряла сознание.
О себе Кунтай не думала. Ей больше всего было жаль детей. Не питала она злобы и к Акпану. Когда она узнала, что его увели под конвоем в тюрьму, слабенькая надежда снова сладить семью исчезла окончательно.
А сам Акпан? О чем он размышлял в это время? С той минуты, как он ускакал в степь, в свой табун, он, восстанавливая в памяти все случившееся, понял, что того хорошего, что пришло к нему в юрту вместе с Кунтай, уже не вернуть.
Ударив жену в порыве ярости, он видел, как сквозь дурной сон, что она упала. Позднее, во время допроса, он узнал, что она так и не встала с постели. Акпан не сомневался — она ни в чем не виновата. Кунтай была верной подругой и брату Нуртаю и ему самому. Он мстил Итаяку, он был готов отомстить и Шепе. Но в тот час чувства мести и гнева лишили его рассудка и заставили его поднять руку на беззащитную, добрую Кунтай. Так он сам, против своей воли и разума, свою опору превратил в копье. Жизнь сломалась, ее больше не склеить. Прощай, милое время, прощайте заботы, которыми окружила его Кунтай, ненадолго внесшая свет, тепло и ласку в Черную юрту, никогда не знавшую счастья.
Много ли хорошего видел Акпан в своей жизни? Что он знал до брака с Кунтай, день и ночь работая на Орду? Угостят жирными объедками с гостевого дастархана — он и доволен. Выпьет свои чаши кумыса — чего можно желать еще? Дни с Кунтай — это как волнистая пена на озере в ветреный день. Стихнет ветер — нет ни волн, ни пены. Так нет теперь и его счастья. Случайно оно ему досталось, случайно и ушло. Судьба всегда была немилостива к нему. Хватит для вечного слуги недолгих лет, проведенных с ласковой Кунтай. Прошедшего не вернешь. И Акпаном овладело равнодушие. Пусть арест, суд, ссылка туда, на север, где на собаках ездят.