— Плохо у нас. Не выживет мама, нет.
Той же ночью Чокан вместе с Жайнаком побывал в Черном ауле.
Кунтай растрогалась. Не забыл мальчик свою Ак-апу! Она привлекла его к себе, приласкала слабеющими руками, крепко поцеловала.
— Спасибо, Канашым-ай, — выбирала она самые нежные слова, — что еще сказать тебе?
Могла ли она предугадать, что вместе с поцелуем передает своему любимцу яд «червивой болезни» легких, как называли Тогда туберкулез. Могла ли она хоть на минуту представить, что спустя много лет заболеет чахоткой и Чокан. Если бы она знала все это, разве она позволила бы себе приблизить мальчика, поцеловать его.
Чокан понял — и по хрипам в груди, и по тому, что Кунтай кашляла кровью, и по бледности ее — она вот-вот умрет.
Но накануне отъезда в Омск ему сказали, что Кунтай стало чуточку легче.
… И, забившись в дальний угол возка, он вспомнил свою Ак-апу, вскормившую его, как мать, мысленно увидел ее, больную, в запущенной юрте Акпана и посчитал недостойным для себя уехать в Омск, не попрощавшись с ней.
Поэтому он и рванулся к поводьям жылан-сыртов, поэтому так круто и повернул коней в сторону Черного аула. И Чингиз, попытавшись вначале отговорить сына, смирился с его желанием и, пусть не до конца, но разгадал смысл посещения Карашы. Он еще раз убедился в настойчивом до упрямства характере Чокана. Такой своего непременно добьется, а по строптивости своей и возок перевернуть может.
Так, сделав несколько неожиданных поворотов, они оказались опять не столь уж далеко от Орды. Приближался аул Карашы…
Едва пришедшая в себя после разлуки с сыном Зейнеп напряженно всматривалась вдаль. Может быть, еще увидит возок, уносящий милого Канаша в далекий город. И вдруг она заметила жылан-сыртов совсем недалеко от Черного аула. На облучке сидел ее Чокан.
Тотчас она кликнула джигита, велела быстро оседлать Сурсулика и подвести к ней. Она перестала ездить верхом с тех пор, как начала полнеть. Но тут с легкостью молодости вскочила в седло и помчалась к аулу Карашы. Сурсулика не надо было погонять. Он несся птицей. Значит, она еще раз увидит Канаша и снова поцелует его на прощание.
Когда Зейнеп прискакала в аул, то поразилась увиденным. У юрты Акпана собрались чуть ли не все жители Карашы. Точно само горе, сама бедность столпились здесь. В тесноте этой коню не проехать, пешему не пробиться. Многие собравшиеся были измождены, как скот после зимнего джута ранней весной. И лохмотья, лохмотья, дыра на дыре. А сколько было калек — и хромых и слепых. Зейнеп только однажды была в Черном ауле. Она впервые увидела почти всех его жителей во всем их убожестве.
Она соскочила с коня и прежде всего поискала глазами Чокана и Чингиза. Возок с Чингизом и Драгомировым стоял в сторонке от юрты, и Зейнеп его не заметила. Вдруг ей пришла мысль, что аульные жители, узнав об уходе Чингиза с должности султана, решили теперь открыто показать ему свое пренебрежение. Одна эта догадка оскорбила ее, привела в ярость. Устроить бы вам взбучку, подумала Зейнеп. Быстро прошла в юрту, не глядя ни на кого, увидела Чокана. И минутный этот взрыв сменился приступом материнской тоски.
Чокан и Жайнак стояли у очага. Тихие, окаменевшие, непохожие на себя. Кунтай с побелевшим лицом неестественно вытянулась на постели. У ее ног навзрыд плакала Айжан.
Зейнеп подошла ближе. Неужто скончалась? Скончалась… В тусклых, широко открытых глазах не было жизни. Зейнеп отшатнулась от покойницы и взглянула на Чокана.
— Апа! — Мальчик был бледен, он впервые столкнулся лицом к лицу со смертью. — Апа, нет теперь больше твоей Светлой сестры!
Чокан, пересилив страх, шагнул к умершей, протянул руки к Айжан, плакавшей на ее постели, приподнял девочку и привлек к себе.
Зейнеп смотрела на сына и на Айжан. Давно она ее не видела. Как она переменилась, боже! Увяли, пожелтели еще недавно пунцовые щеки. Уменьшилось и стало костлявым плотно сбитое тельце. Тоненькие ножки торчали из-под ситцевого, потерявшего цвет, заношенного рваного платьишка. Бедность, бедность… Раньше она как-то не замечалась. Курчавые густые волосы спутались, свалялись в клочья, как шерсть у истощенного верблюда. Особенно неузнаваемым стало лицо. Айжан забыла, что надо умываться. Бледными полосками застыли следы от струек слез.
У Зейнеп заболела душа. Она тоже расплакалась, глядючи на девочку.