Но есть еще другая категория слов — это, в основном, имена, которые дают новорожденным. Эти имена обычно по душе народу, по душе самим родителям. Среди казахских имен встречаются Жайын — сом, Жайынбай, Шортан — щука, Шортанбай, Сазан, Сазанбай и многие другие, аналогичные. Значит, далеко не чужд был рыбный промысел нашему народу.
Если же говорить не о давних временах, а о сравнительно более близких ко времени нашего повествования, то следует сказать, что рыбному промыслу казахи учились у русских. И прежде всего у выходцев с Дона, яицких казаков, поселившихся на берегах Яика (Жаика) и Каспия, Яицкие казаки основали Яицкий городок, переименованный по указу Екатерины II после восстания Пугачева вместе с рекой Яиком в Уральск. Уральскими или яицкими казаками построен был и Гурьев-городок, бывший поначалу небольшим рыбацким поселком.
Казахи — исконные животноводы — не проявляли большого тяготения к рыболовству и в глубине своих степей. Но в некоторых аулах любители занимались этим промыслом, несмотря на малоблагоприятные условия его развития. Озер и рек в степи было сколько угодно. На их берегах казахи ловили рыбу и самостоятельно и в содружестве с русскими казаками. Порою они объединялись в артели. Одна из таких совместных артелей и вела лов на берегах Тениза.
Нам уже приходилось рассказывать, что на слиянии рек Уй и Тобол располагалась станица Усть-Уйская, прозванная в аулах Кырыкбойдак, Сорок Холостяков. А там, где Тобол сливается с Обаганом, жили казаки станицы Звери-ноголовской, которую в степи чаще называли Багланом. В этих краях рыбным промыслом первыми начали заниматься станичники. Сперва они нанимали себе в помощь, в работники бедняков казахов, а потом и сами казахи стали понемногу увлекаться рыболовством.
В те времена царскими властями разжигалась национальная рознь и вражда. Русские казаки считали себя выше казахов, и не подпускали их близко ни к станичной земле, ни к водоемам. Случалось, забредал аульный скот на казачьи пастбища, его захватывали и не возвращали, пока не получали плату за потраву, а бывало и вовсе не возвращали. Атаман Яицкого войска Андрей Бородин, на которого жаловался хан Малого жуза Нуралы императрице Екатерине, угнал к калмыкам за Едиль, за Волгу, восемь тысяч казахских лошадей. И хотя из Петербурга пришел приказ возвратить табуны, возместить ущерб, атаман Бородин ему не подчинился. Позднее ему все-таки пришлось держать ответ за грабеж и даже расстаться с атаманской властью, но скот он так и не вернул.
Русские казахи станиц Сорок Холостяков и Баглан, в общем, поступали так же, как и другие переселенцы. Они запрещали аульным казахам самостоятельно ловить рыбу в своих водоемах и также оберегали свои земли. Поэтому аульные жители подальше от запретной полосы рыбачили на своем далеком Тенизе.
Рассказывают, и на Тенизе аулчане и станичники вместе вели лов рыбы. Объединялась преимущественно беднота — и русская и казахская. Лодки были только у станичников, а лошади и подводы — у казахов.
Никому неизвестно, что сталось с этими артелями позднее. Ходила молва, что к ним присоединялись люди самых разных национальностей — башкиры, татары, остяки, чуваши и даже представители самых окраинных северных народностей. Но большинство их принадлежало к бежавшим из сибирской ссылки. Были среди них так называемые «посельщики», были и «варнаки», в прошлом действительно преступники — убийцы, разбойники, воры. Их побаивались местные жители, пробовали на первых порах бороться с ними и власти. Но потом увидели — они мирно рыбачат, да к тому же их не так уж и много. На них махнули рукой и перестали вмешиваться в их жизнь.
Эти рыбацкие поселки получили название Кангырган — Бродяжные. Никому и никогда не было в точности известно, сколько народа живет там. Одни прибывали, другие отбывали, в один год их собиралось много, в другой — мало. Жилища строились главным образом из камыша — шалаши, балаганы; реже встречались деревянные бараки. Строили в Кангырганах и домики из дерна, проделывали крохотные подслеповатые оконца, крышу застилали жердями. Такого жилья не бывало и в русских поселках и на казахских зимовках. Впечатление эти домики производили самое грустное.
В Кангырганах избирался свой атаман, никакой другой власти здесь не было. Бродяги, да и все остальные, входившие в эту необычную артель, беспрекословно подчинялись ему. Он доставал необходимые ловецкие снасти, руководил отловом, он же сбывал рыбу торговцам.
Кто только ни ходил в атаманах таких артелей! В годы нашего повествования в артели на берегу озера Тениз атаманом был некий Кирилл Курагин, избранный своей вольницей еще лет десять назад. Он тоже бежал из сибирской ссылки, но неведомыми путями вошел в доверие местных властей. Он умел выпрашивать что надо для артели и умел благодарить, чем только мог. По сравнению с прежними атаманами он прослыл самым сильным и властным, держал артельщиков, как говорится, в кулаке. Русские называли его в глаза просто Кириллом, а за глаза, не однажды испытав на себе его вспыльчивый нрав, именовали Курком, имея в виду и его фамилию Курагин. Казахи, а их было в артели немало, — переименовали Кирилла в Керала или величали его Куроктын баласы. Человек он был по-своему честный, немного знал грамоту. Какой-то беглый русский, сведущий в истории славянства, обращался к нему не иначе как Мефодий, вспоминая, очевидно, монахов Кирилла и Мефодия, создателей славянской азбуки.